…Вечером ко мне пришли двое лам, неся большой кожаный мешок, полный медных монет. Они были, конечно, в сильном замешательстве, когда я сказал им, что не приму денег, но взял бы на память тот шелковый платок, который был приложен к подарку. Когда их пояснения, что деньги имеют ту же ценность, что и приглашение на изысканный обед, ни к чему не привели, они ушли и, посовещавшись, вернулись и принесли большое количество мяса, от которого я, конечно, не отказался[107].

27 марта 1908 г. Моя поездка в монастырь Лабранг не удалась. По договоренности сегодня отправили ламу сопровождать меня в храмы, которые Тимпá велел держать открытыми по приказу его святейшества. Группа монастырских строений была с трех сторон окружена невысокими балконами, на которых плотно, один за другим установлены большие молитвенные мельницы или, скорее, цилиндры. Эти строения тянутся, вероятно, на пару верст. Бесчисленные паломники – большей частью спотыкающиеся, иссохшие деды и бабки – обходят эти галереи из конца в конец, крутя все эти цилиндрообразные мельницы. Это механическое совершение молитвы время от времени прерывается, старики преклоняют колени и бросаются лицом в пыль, вытянув руки. Какой-то старый лама выполняет те же самые гимнастические упражнения. У него на правой руке защитная кожаная варежка. На дороге между монастырем и рекой каждое утро многочисленная толпа народу, которая здесь продает и покупает все, что требуется в их жизни, от провизии до изображений Будды и других предметов их культа. Товары привозят на яках, на которых верхом приезжает и боvльшая часть тангутов. Быки стоят на берегу реки связанными в группы по несколько десятков.

Толпа здесь пестрая. Женщины с множеством косичек и красивыми одеждами, почти метущими подолами землю. Некоторые очень красивы, украшениями служат большие белые ракушки или чашеобразные изделия из чеканного серебра. Из мужчин особенно самые молодые выглядят очень миловидно, театрально наряженные в широкую, отороченную красной тесьмой шубу, один рукав которой волочится по земле. Шапка сдвинута на одно ухо, на груди на видном месте носят красивую серебряную чеканную коробочку, украшенную кораллами и цветными камнями, в которой хранят молитвы и различные лекарственные средства; в ухе у них украшенное кораллами серебряное кольцо, на поясе громадная дубинка, а на ногах красуются зеленые или красные сапоги с высокими голенищами.

Весь этот народ отнюдь не держится пассивно. Как только повернешься спиной к какой-нибудь из групп, сразу же слышится свист, громкий смех и хлопки в ладоши, и что еще лучше, мимо уха просвистит маленький, предательски брошенный в спину камень…[108]

Поездка через губернию Шаньси дала Маннергейму возможность посетить Далай-ламу, которого китайские власти незадолго до того вынудили поселиться в монастыре Утай-Шань, поближе к центральным областям страны. Этот визит был существенным с политической точки зрения и, как мы помним, входил в разведывательную миссию Маннергейма.

25 июня 1908 г. В монастыре Утай-Шань. …Во второй половине дня ходил наверх, на холм, к одному из ближайших к Далай-ламе лам. У подножия высокой каменной лестницы несли вахту два китайских солдата; наверху, у дверей внешнего храмового двора, – двое тибетцев в своих тюрбанах и темных жилетах со свисающими на грудь острыми мысиками. У них были ружья с кремневым затвором – оружие, которое в Тибете, по-видимому, считается весьма современным. Во дворе вход в личную усадьбу Далай-ламы стерегли два таких же черных, грозного вида существа. Его ближайшая свита, число которой достигает 300 душ, живет в паре больших строений, посредине каждого из них – свой двор. Это сильно обветшалые двухэтажные здания, на верхнем этаже которых длинные, весьма ненадежного вида деревянные балконы. Дворы грязные и дурно пахнущие. Пока я ожидал встречи с упомянутым ламой, нескольких оседланных лошадей провели вниз по ступеням, которые выходят в один из главных дворов храма. В толпе начались перешептывания, из которых я понял, что идет Далай-лама. Предваряемый несколькими тибетцами, которые угрожающими жестами давали мне понять, что фотографирование не разрешается, он шел, с головы до пят одетый в золотисто-желтое, быстрыми шагами вниз по ступеням. Удивленный присутствием во дворе иностранца, он на мгновение остановился. Плохо только, что я был чересчур щепетилен, чтобы сфотографировать его против желания. Он, похоже, лет тридцати – по крайней мере, выглядит не старше. Следов оспы, разговоры о которых я слышал, я не заметил. За ним шла группа тибетцев, 3–4 человека, среди них я сразу по внешности узнал князя, которого я сфотографировал во время его проезда через Си-ань