26 августа 1906 г. Сегодня у нас был длинный и тяжелый марш. Переходя через Кызыл-Су вблизи Улугчата, дорога следует с десяток верст по левому берегу реки. Брод трудный, течение бурное, вода достигает седла. Дорога долго идет по крутому и скользкому глинистому косогору, на котором лошади часто оступаются и почти падают вниз, в поток. С юго-востока дорога сворачивает на восток; уходит от русла реки и уводит нас к бесплодным глиняным горам. Она вьется вперед по крупному осыпающемуся гравию из долины в долину. Из животного мира не встречается ничего, кроме лошадиных и ослиных скелетов или полусгнивших останков в подтверждение трудностей пути. Русла рек и ручьев совершенно пересохшие. Дорога все поднимается. Нетерпеливо ждем, чтобы она начала спускаться и что попадем к воде. Возле пары лужиц я могу, наконец, часов около 2-х сойти с седла и дать лошадям попить немного воды, чтобы они могли освежиться после утомительных подъемов и спусков по скользкой дороге, в то время как я делю с Лю[89]и Юнусовым кусочек хлеба и дыню, купленную в караване, пришедшем из Кашгара[90].

27 августа. После трудного 45-верстного перехода разбили лагерь возле нескольких киргизских кибиток в долине Кызыл-Ой, на покрытом смесью гальки и камней обширном глинистом плоскогорье, которое окружают со всех сторон высокие горы. Моя лучшая вьючная лошадь на последнем издыхании, две других – тоже, а четвертая очень сильно поранила колено, спускаясь по протоптанным в тесных горных ущельях копытами тысяч и тысяч вьючных животных удивительным каменным уступам. После двух столь тяжелых переходов совсем не удивительно, что мой караван в плачевном состоянии. Даже по ровной дороге путь в 45 верст на тяжело навьюченных животных – весьма солидное достижение, но по горным тропам, где много верст приходится только карабкаться вверх и вниз, это несомненно, слишком – если хочешь, чтобы лошади были на что-то способны. Завтра дам лошадям и людям день отдохнуть и продолжу путь на Кашгар короткими маршами. Дорога – перемешанная с гравием и крупными камнями глина или песок, иногда длинные участки грандиозных карьеров, разбросанных во всех возможных направлениях огромных каменных глыб. Ни следа растительного или животного мира, за исключением вьючных животных, которые выбились из сил в дороге и были оставлены на произвол судьбы в этой пустыне. Впечатление часто величественное, но безотрадное. Как будто едешь от развалин к развалинам. Только после 40 верст пути горное ущелье разворачивается в очень длинную, шириной в 2–3 версты, долину. Еще восемь верст езды – и мы у цели, у киргизов, которые щедро, как всегда, предоставляют в наше распоряжение свои кибитки. Через час прибывает и наш караван, после 11-часового беспрерывного карабканья и напряжения[91].

В Кашгаре, куда они пришли к 30 августа, Маннергейму предстояло получить документы для проезда по территории Китая – их должны были прислать из Пекина, из Министерства иностранных дел. Он прождал месяц, собирая сведения и изучая китайский язык, но бумаг все не было. В конце концов, по совету радушно принимавшего его русского консула Колоколова, Маннергейм обратился к фаньтаю – представителю правительства в Кашгаре: «Как считал мой хозяин, две первые буквы моей фамилии подходили для благозвучного начального слога китайского имени, он предложил, чтобы их вписали в мой паспорт. А именно, „Ма“ означает лошадь и является излюбленным начальным слогом имени многих дунганских[92]генералов. К первому слогу китайцы обычно прибавляют два других, чтобы все вместе отражало какую-нибудь приятную мысль. Фаньтай пообещал оформить паспорт. Он с минуту поразмышлял над моим именем, а затем вывел тонкой кисточкой после „Ма“ два изящных иероглифа. Теперь мое имя было Ма-да-хан, или „Конь, скачущий сквозь облака“. Это имя встречало чрезвычайно благожелательный прием у тех официальных лиц, которые проверяли мои документы»