– Полста второй, – вызывает подполковник Беленький, и его голос разносится не только по радио, но и по громкой связи на весь ночной аэродром и гаснет только в густом окрестном лесу.

– Полста второй на связи, – хрипит в ответ радио.

– Примите снаряжение.

«Снаряжение» это я и есть. Меня облачают в хитрую лётчицкую амуницию, пристраивают ларингофоны, проверяют связь и поднимают через один из трёх люков в гермоотсек на место стрелка-радиста – спиной к командиру и штурману.

– В сортир сходил? – спрашивает насмешливо майор Крохин, командир экипажа. – А то ведь…

– Куда полетим? – вместо ответа легкомысленно спрашиваю я сам, и майор только машет рукой – то ли указывая направление, то ли просто отмахиваясь, как от назойливой мухи.

Полёт на сверхзвуковом ракетоносце, доложу я вам, это совершенно особое «удовольствие». Тем более, что я рассчитывал наслушаться и навидаться такого, что потом только описывай да описывай. Но в шлемофоне почти все три часа полёта с чертовскими перегрузками перечислялись лишь ничего не говорившие мне и далёкие от романтики числа – всевозможные параметры и данные курса. Только однажды, посредине пути, меж ними прорезалось отрывистое командирское: «Мурманск», – и у меня аж дух захватило, насколько далеко мы забрались от Гомеля на север. Но не увидел, из-за сплошной облачности, даже огонька.

…Потом, по возвращении на базу, уж под утро, мы втроем жадно ели в аэродромной столовой, словно неделю постились, телячьи отбивные, запивая их свежим соком. Но в полёте и лётчиков, и меня «держал» лишь один только горький шоколад, и я взял это на заметку.

Теперь, в магазинной охране я каждый свой час в дежурке съедаю перед выходом в зал три дольки горького шоколада – и к вечеру, в конце 12-часовой смены, чувствую себя столь же свежим, как и по утрам.

Вечер 23 августа. Первая моя рабочая – она же, как вы помните, была дневной – смена завершилась. В 21 час я повернул самодельным из тонкой алюминиевой трубки штуцером головку ключа на приборе под потолком и заблокировал датчик движения самораздвижной входной двери в магазин. Когда раздался характерный щелчок, похожий на тот, что клацает при запуске стиральной машины, запирая в ней люк загрузки белья, опечатал эту хоть и прозрачную, но очень прочную дверь (Манон показал царапины от пуль, незадолго до того выпущенных «седоками» проносившегося в ночи по улице Веры Слуцкой авто то ли из мелкашки, то ли из стартового пистолета) специальной тёмно-красной номерной наклейкой. Освободившимися руками вставил в две дужки на её сомкнутых створках толстенный болт и затянул его до боли в суставах массивной гайкой, а в довершение процедуры набросил и закрепил мощную цепь. После этого заблокировал датчики движения двух самораздвижных дверей, отделяющих тамбур при входе от остального пространства магазина.

Всё, 11-часовой торговый день закончен. Теперь можно было идти выпускать с заднего крыльца уже нервно топчущихся у запертой служебной двери продавцов – всем же, понятно, хочется поскорее умчаться домой. Перед носом мелькают пакеты с пустыми немытыми контейнерами от обеда и перекусов: необходимо удостовериться, что продавцы ничего не украли в своём магазине. Процедура почти практологическая, но, увы, необходимая. Её проходят, уходя домой, даже охранники – только они предъявляют свою поклажу администратору или кассирам, но никак не друг другу: считается, что могут вступить в преступный сговор. С одной стороны, вроде абсурд, а с другой – вспоминается сотрудница банка, исчезнувшая недавно с 13 миллионами…