- Ты что задумала, Луминица? – снова строго вопросил Тамаш и слегка встряхнул девушку. – С ума сошла?

Луминица не стала придавать значения этой фамильярности, а просто уставилась на Тамаша огромными глазами, в которых стыла боль.

- Ну-ка сядь сюда! – продолжая говорить повелительным тоном, сказал юноша и заставил Луминицу усесться на землю.

- Хочу пить, - равнодушно сказала Луминица, как будто разговаривая не с Тамашем, а с пустотой.

- Ручей неподалеку, - сказал Тамаш.

- Принеси воды, - таким же отстраненным тоном попросила Луминица.

- Ну вот еще! Я за водой пойду, а вы, не дай Бог, сиганете с обрыва! Нет уж! Вместе пойдем! Я вас провожу.

И Тамаш протянул руку Луминице, поднимая ее с земли. Луминица послушно пошла за Тамашем, который повел Черешу в поводу.

Они шли не более четверти часа, и Тамаш привел Луминицу к ручью, который тек среди замшелых камней тонкой струйкой. Череша, не заставляя себя упрашивать, с фырканьем погрузила морду в воду. Луминица наклонилась над ручьем и стала жадно пить. Потом она уселась на поваленное дерево рядом с ручьем и уставилась на Тамаша. Объясняться не хотелось. И даже говорить не хотелось. И извиняться за свое поведение месяц назад тоже не хотелось. Тамаш смотрел на Луминицу странным жадным взглядом, как будто искал в ее лице что-то одно ему ведомое.

- Почему ты так странно смотришь на меня, Тамаш? – вымученно улыбнувшись, спросила Луминица.

Тамаш не смутился и не отвел глаз.

- Странно?

- Так смотришь, как будто я смертельно больна.

- А вы здоровы, госпожа?

- Давай на ты, Тамаш, - устало предложила Луминица. – Я тебе не госпожа, а ты мне не слуга.

- Вот как? – ухмыльнулся Тамаш и сел рядом на бревно.

Луминица лишь досадливо повела плечом. Он ждет ее извинений за прошлый раз? Казалось, что это было в прошлой жизни. Да это и было в прошлой жизни на самом деле. Та Луминица умерла. Умерла в подземелье, а вместо нее родилась… Родилось чудовище, которое не знает, ради чего жить. И стоит ли жить…

- У вас на голове седая прядка, - вдруг сказал Тамаш.

Лицо Луминица закаменело. Она скрыла выбившиеся из-под платка волосы. Тамаш замолчал. Луминица тоже не спешила нарушить молчание.

- Прошлой зимой стояли страшные холода. Вы помните, госпожа? – мягким голосом начал Тамаш.

- Да, я помню. Все перевалы засыпало снегом.

- Однажды утром, выйдя из дома, я увидел на косе, повешенной под стреху, воробья. Он видимо сел, бедняга, и примерз к железу. Совсем уже от холода околевал.

- И что же ты? – равнодушно спросила Луминица.

Спросила, и ей показалось, что что-то вроде жалости шевельнулось у нее в груди. Но разве она может жалеть кого-нибудь? Разве она не превратилась в безжалостное чудовище? Неужели измученная и почти убитая жалость где-то смогла схорониться на дне ее души?

- Что я? Лапки бедняжки совсем пристали к железу. При виде меня он попытался рвануть из последних сил, но их у него почти не было. Тогда я обхватил воробья рукой, хотя он и пытался клюнуть меня. Храбрый малыш!

Тамаш улыбнулся, и Луминица тоже ответно растянула губы, такой задорной была улыбка Тамаша.

- И что потом, Тамаш? – ей вдруг стала интересна история птицы.

- Я стал дуть на его лапки, пока они совсем не отогрелись и не оторвались от железа. Но он был таким ослабелым, что не мог лететь. Я взял его в дом и посадил под корзину.

- Он не умер, Тамаш?

- Нет, что вы, госпожа. Он отогрелся, отъелся зерна. Я хотел его выпустить, но побоялся за него. Он так и жил в моем доме до конца холодов. Облюбовал себе место под крышей. Слетал на стол, где я рассыпал ему крошки и зерно.

- А ничего, что он гадил на стол, Тамаш?