mettait un frein aux joies oeillères aux souffrances
ô vies humiliées enveloppées d’angoisse
vos blessures me blessent vos regards de couteaux
réveillent des vies vaincues pour vous humilié
je porte la honte ancienne de vivre sans rougir
de porte en porte je porte la honte et la haine
ombre pour cette terre la mort mûrit en moi
(—)
стань камнем, отказ мой от мира,
гневом, ответ мой; кроткая смерть – друг единый
и смысл, ты – одинокость забвения в мире вещей
и живых!
так говорил человек посреди дороги:
я слушал неторопливый всплеск голосов,
огибающих камни, тени и пепел —
кровь несогбенных;
я слышал стенания, видел людей,
согбенных в бездумье под капли глухие дождя,
и каждый таил просветленья крупицу
и взнуздывал радость, зашоривал муки;
о! жалкие жизни в оболочке тревог!
ваши раны ранят меня, ваши взгляды-кинжалы
будят к жизни поверженных вам в унижение;
древний стыд я таю чувства жить, не краснея;
от двери к двери несу свой стыд и злость,
тень этой земли, замурованной смерти во мне,
ses germes de cristal sertis dans ma mémoire
ses fous reflets poignardent la vie en son espoir
y a-t-il encore des rires j’ai entr’ouvert la porte
où la jeunesse nous jette l’aumône du passé
les chambres toujours pleines de grappes de soleil
que la douleur partage aux pauvres de la ville
encore je n’ai rien dit je fuis entre les doigts
ma vie a dépassé l’attente meurtrière
de mon désir une flamme aveugle et fine
court d’oeil en oeil et tue l’automne de chaque soir
ainsi parla l’homme au milieu de son champ
tout autour les herbes allaient traire la lueur des derniers
rayons
et la sagesse éveillée comme un nouveau-né au sein
s’éparpillait en l’air qui pesait lourd
lourd d’une richesse à peine supportable
mais les lents soleils de sa voix roulaient par terre
parmi les pêches et les luzernes
c’étaient des amitiés vieilles et fidèles
ее хрустальные зерна в оправе воспоминаний,
безумный их отблеск пронзает жизнь и надежду;
еще слышен ли смех? – приоткрываю дверь
в годы, когда нам юность швыряла подачки
в каморки, что щедры на светлые гроздья солнца:
печаль раздает их на улицах бедноте городской;
я еще ничего не сказал, ускользая меж пальцев,
моя жизнь превзошла ожиданье смертельное
страсти моей; слепящий огонь
искрит от взгляда к взгляду, по вечерам убивая осень;
так говорил человек, озирая поле,
где высокие травы вот-вот выдоят капли последние
солнца,
и пробивается мудрость, как сосунок у груди:
она парит над твердью – отяжелела высь
под тяжестью плодов, готовых пасть;
в ответ же неторопливо к нему солнце скользило
по листьям персиков и люцерны:
то была старая верная дружба;
frères grains de sable ou de mil et de cytise
frères ensoleillés dévidant leur certitude
naissante à fleur de la vitre fine de l’absence
à chaque sort son ombre et pour garder chaque tombe une
main
en moi il n’y a qu’absence
je n’étais nulle part
je ne te connais pas dit à l’âme claire
celle dont on parle où la parole est reine
et dont on parlera tant qu’il y aura lumière
pour les perdus de vue et l’innocence sereine
seule clarté seule qui te condamne à vivre
la pluie t’a encerclé
ton sang s’est éteint
le ver de la détresse visse tu es loin
toi longuement nouée autour de ma colère
serpent des roses des vents sur les préaux des contes
imbue d’odeurs sauvages de directions à suivre
blanche comme la pureté saignée au fer des foudres
братья! зерна песка или проса или ракитника,
братья под солнцем, перебирающие свою решимость:
ее плодит цветок на хрупком витраже разлуки;
каждой судьбе свою тень, и заботе о каждом надгробии
руки:
во мне сплошная утрата —
нигде меня нет;
я не знаю тебя, – отвечает светлой душе