«…подробнейшие высказывания о том, как группы нервных клеток мозговой коры возбуждаются, тормозятся и проходят через последовательные стадии парабиоза; как возбуждение в коре мозга иррадиирует на широкие территории и как оно вновь концентрируется в хронически возбуждённом пункте; как возбуждение одной клеточной группы вызывает в силу корковой индукции торможение окружающих групп; как, наконец, область преобладающего возбуждения перемещается по коре мозга с причудливыми зигзагами и сменами очертаний» [10, с. 191].
Всё это физиологи наблюдали? Нет, всё это результат истолкования, интерпретации экспериментов. Н. А. Бернштейн даже называет взгляды Павлова «гипотетическим или умозрительным толкованием экспериментов» [59, с. 85]. Также он заключает, что в исследованиях Павлова «единственный фактический материал, доставляемый наблюдениями и исчерпывающий собою содержание протоколов опытов, – это счёт капель отделяющейся слюны и их распределение по секундам. Всё остальное… представляет собой чистое примысливание» [10, с. 191]. Но речь вовсе не сводится к одним лишь экспериментам Павлова, речь идёт в целом об экспериментальной физиологии:
«…не только разновидности классической рефлексологической методики, но и никакие другие экспериментальные методы, применявшиеся к мозгу во всём мире вплоть до наших дней, включая сюда и наиболее тонкую и современную методику записи биоэлектрических потенциалов мозга, до настоящего времени не позволили пронаблюдать и показать воочию ни одного из перечислявшихся выше мозговых явлений: ни хронического возбуждения пунктов коры, ни иррадиации, ни концентрации, ни индукции, ни даже блуждающего возбудительного пятна, хотя это последнее, казалось бы, могло иметь все шансы обнаружиться в таком мощном проявителе, как электронные усилители биоэлектрических потенциалов и катодные осциллографы» [там же, с. 191—192].
Ситуация, когда исследователь лишь думает, что у него всё «выведено из опыта» для науки типична, и желаемое здесь просто выдаётся за действительное: желая соответствовать общепринятым методологическим стандартам, отвергающим любое умозрение, исследователь и не замечает последнего в своей собственной работе.
В этом смысле можно ещё привести в пример В. Бехтерева. На словах он полностью разделяет положение о необходимости поиска связи между явлениями и одновременном отказе от поиска сущностей. Завершая обзор имевших место воззрений на соотношение физического и психического, он пишет:
«Ошибка всех вышеуказанных воззрений состоит именно в том, что ими отыскивалась умозрительным путём сущность вещей, между тем как истинное знание ничуть не заключается в отыскании сущности вещей, а в разъяснении соотношений между теми и другими явлениями» [13, с. 25].
Это на словах. А на деле? В ходе своих рассуждений о природе психического он приходит к мысли, что наиболее верный путь на этом направлении – это понимание психики как энергии. Например, он говорит, что «психика с её сознанием есть выражение особого напряжения энергии» [там же, c. 304]. Но разве энергия – это не сущность, стоящая за миром явлений? Это и есть таковая, что сам Бехтерев, по сути, подтверждает:
«На наш взгляд, мы не имеем оснований утверждать, что энергия, как деятельное начало, по своей сущности или по природе представляет собой явление исключительно физическое, так как принимаемое нами движение частиц материи, которым выражается действие энергии и которое мы часто совершенно ошибочно отождествляем с самой энергией, есть лишь прямое выражение энергии, а не её сущность. В природе же энергии т.е. не в её проявлении, а в её сущности, мы не можем открыть при посредстве нашего анализа чего-либо исключительно материального» [там же, с. 305—306].