Цель физической теории Эйнштейн формулирует следующим образом:
«…дать объективное (в принципе полное) описание физических систем и установить структуру законов, связывающих понятия, входящие в это объективное описание. Под „объективным описанием“ понимается такое описание, которое может претендовать на справедливость и осмысленность без ссылок на какие бы то ни было акты наблюдения» [там же, с. 787].
Тех, кто привык считать, что наука «заменила рассуждения опытом» эти слова могут сильно удивить. Как так?! Один из виднейших представителей физики не только считает возможным, но даже утверждает объективность в отрыве от актов наблюдения! Но это вовсе не значит, что опыт всецело игнорируется. Он остаётся, но, во-первых, чем более абстрактной будет теория, тем труднее её проверить на опыте. А если отказаться от высоких абстракций, то мы получим такую груду эмпирических понятий, которые объединить в теорию будет просто невозможно. Абстрактность нам для того и нужна, чтобы понятий, которыми мы оперируем, было не так много, что и обеспечит возможность работы с ними. Во-вторых, для того, чтобы сделать возможной проверку опытом, сначала нужно пройти большой теоретический путь, который только и сделает возможным такой опыт.
Оперирование абстракциями и выводы, сделанные на основе этого, научная психология трактует как вымысел и фантазирование, оторванность от опыта. И несмотря на то, что в физике это «фантазирование» занимает существенное место, всё равно звучит отсыл, что научная психология идёт по пути естественных наук. Посмотрим, что пишет про «фантазирование» Эйнштейн:
«Теоретику все больше приходится руководствоваться при поисках теорий чисто математическими, формальными соображениями, поскольку физический опыт экспериментатора не дает возможности подняться прямо к сферам высочайшей абстракции. Место преимущественно индуктивных методов, присущих юношескому периоду науки, занимает поисковая дедукция. К тому же надо далеко продвинуться в построении такого теоретического здания, чтобы прийти к следствиям, которые можно сравнить с опытом. Конечно, опыт и здесь остается всемогущим судьей. Но его приговор может последовать только после большой и трудной умственной работы, перебрасывающей мост через пропасть между аксиомами и следствиями. Эту гигантскую работу теоретик должен проделать, ясно сознавая, что она, быть может, лишь подготовит смертный приговор его теории. И теоретика, занимающегося этим, не следует с упреком называть фантастом. Нет, лучше одобрить его фантазии, поскольку другого пути к цели для него вообще не существует. Это вовсе не беспредметные фантазии, а поиски логически простейших возможностей и их следствий» [64, с. 279—280].
Эйнштейн говорит не только о роли фантазии в работе учёного, но и о дедукции. Господствующее представление о замене наукой дедукции на индукцию, а рассуждений на опыт, явно не соответствует действительности. Дедукция (которую, вместе с философской интуицией, называют «умозрением») вовсе не ушла из науки после «научной революции» Нового времени, а продолжала играть весьма существенную роль. Метод дедукции вовсе не предполагает полный уход от чувственно данного и оперирование одними абстракциями. Дедуктивные выводы постоянно должны сопоставляться с эмпирически данным, насколько это возможно, и корректироваться этим. На основе дедукции (как и на основе интуиции) возникает гипотеза, которая должна быть либо подтверждена, либо опровергнута опытом. При этом под «гипотезой» должны пониматься не только отдельные положения теории, но и теория в целом