– Останешься на ночь? – спрашивает Рейн, отвлекаясь от повтора «Жемчуга дракона Z», и на его лице читается такая надежда, что у меня в животе все сжимается.

– Да, конечно. – Я пожимаю плечами.

– Супер, – говорит он и отправляется в свою комнату. – Мама разрешила мне купить пасту для печенья. Можем взять на десерт.

Я не спрашиваю, что эта банка с пастой делала в его спальне. Мы начинаем уминать ее, мороженое и сдобное хрустящее печенье «Линден», которое крошим ложками, за обе щеки.

– Я скучаю по папе, – говорит он, и тут я понимаю, что тоже соскучился. Мы не виделись с ним уже несколько недель.

– Поверить не могу, что у этого неудачника разрядился телефон. – Между тем свой я не оплачивал уже так давно, что каждый раз, когда пропадает сигнал, у меня случается мини-инфаркт от мысли, что меня отключили насовсем.

– Типично для папы, – говорит Рейн, позволяя мороженому превратиться в суп.

– Еще как типично. – Мой младший брат кажется подавленным. На удивление задумчивым. – На этой неделе проведаем его. – Я подталкиваю его локтем. – Видит бог, ты у нас не занят.

– Мне конец, – говорит он и на секунду вновь превращается в пятилетнего мальчишку. Именно столько мне было, когда мама впервые начала выходить в ночные дежурства.

– Ешь мороженое, – распоряжаюсь я. Когда мама узнает, питаться бедолаге придется исключительно через трубочку.

Мама возвращается следующим утром в четверть седьмого, и на столе ее уже ждет приготовленный мною завтрак. Рейн спит мертвым сном: именно так, словно младенцы, спят пойманные с поличным преступники.

– Пришел забрать деньги на день рождения, да? – спрашивает мама, вешая куртку на крючок.

Жить без мамы оказалось непросто. Мы почти не разговаривали с тех пор, как меня отчислили год назад, не считая ее многочисленных криков перед моей закрытой дверью. Только к Рождеству нам удалось сбавить пыл. Несколько месяцев полного молчания привели Рейна к нервному срыву, и тогда уже вмешался папа.

– Сам-то есть будешь? – спрашивает она меня. Она выглядит уставшей, но при этом шикарной для своих лет. Сами знаете, эта азиатская кожа. Кажется, будто ей двадцать пять и ни днем больше.

– Я приготовил пасту. – Я киваю на стол.

– Грабеж, а не паста, – бормочет она, направляясь в свою комнату. Она права, но как же бесит, что она никогда не упустит возможность едко прокомментировать что-либо. Мама возвращается уже в серых леггинсах, которые подозрительно того же оттенка, что и ее медицинский халат. Она словно всю жизнь живет в одном и том же выцветшем голубином цвете.

– Ешь, – говорит она, и я киваю.

Я больше всего люблю маму в первые часы после работы. В такие моменты она становится настоящей, тихой, есть в ней какая-то мягкость. Забавно, ведь мы с ней отрабатываем практически одинаковые смены, только она зарабатывает шестизначные суммы, а я нет. Она вечно доедает на завтрак остатки ужина. Всегда с кимчхи[5].

– Что там случилось у Рейна в школе? – спрашивает она, наматывая пасту на палочки и придерживая ложкой. Я протягиваю ей острый соус, и она щедро поливает им еду. – В голосовой почте не уточняли детали, а когда я перезвонила, в школе уже никого не было.

– Да глупости, – говорю я, думая, как бы все это обыграть. – Он пытался торговать… – Я отвожу взгляд. – Кроссовками в школе, и директор решил, что он их украл, но это не так.

Мама опускает палочки.

– В смысле да, они краденые, но украл их не он. – Я набиваю рот едой, чтобы потянуть время. – Их украл кто-то из цепочки сбыта.

– Кроссовки? – Она смотрит на меня с сомнением. – Он что, ограбил «Чемпс»? Твой брат же не криминальный гений.