Такая философия заражала, и Макс решил и вправду не рыпаться. Тем более что возня со скотчем совершенно ему не улыбалась.

Марина с мамой долго откладывали, но 15-го января ближе к вечеру – пока гром не грянул! – удосужились, и теперь совместными усилиями заклеивали скотчем окно, герметизируя одну из комнат квартиры.

В углу лежали три коробки с противогазами, стояли три упаковки по шесть банок пива «Маккаби», и валялось несколько пачек крекеров и орешков (женщины не продумали, как станут пить и закусывать в противогазах, но одно было ясно: стресс придется снимать). Валялась тряпка, которой предполагалось (если, не приведи Бог, понадобится) заткнуть щель под дверью.

Маринин отец стоял в дверях и нудил под руку:

– Какие же вы курицы. Я повыкину все противогазы. И не пущу вас в эту комнату. Всё равно ничего не будет. А если будет – тогда уже ничего не поможет. Подумайте лучше о главном. Вас отвлекают от главного, а вам хоть бы что. Да делайте что хотите! – осерчал наконец он и, пнув тряпку, вышел из комнаты.

Отец Марины был известный ленинградский писатель-диссидент. В разгар застоя, когда дочке было семь лет, его арестовали и осудили по статье «антисоветская агитация и пропаганда». Все до единого обвинения были смехотворны, что не помешало засадить писателя на четыре года, и еще два года продержать на поселении в Казахстане.

За политику в те времена сажали редко, больше выдворяли на запад. Чтобы всё-таки сесть, требовалась исключительная бескомпромиссность. На зоне таких уважали. Блатной авторитет Чеба даже предложил «политическому» заиметь персонального пидора. Писатель скромно отказался, и Чеба вручил ему банку сгущенки, чтобы тот в случае крайней нужды оплатил услуги рабочего петуха Тани. Но оставаясь в любой ситуации диссидентом, Маринин папа употребил драгоценную сгущенку своеобычно: съел ее с хлебом.

Столь тертому калачу было бы неприлично бояться каких-то там иракских ракет.

Мама Марины тоже была не из робких. Однажды, спустя несколько месяцев после ареста мужа, она гуляла во дворе с дочкой. К ним подошел молодой человек и, наклонившись к копающейся в снегу девочке, протянул конфету.

– Ничего не бери, – быстро произнесла женщина.

– Какая у тебя строгая мама, – сказал молодой человек, разгибаясь. – А я очень люблю детей. Ваша дочка – красавица. И вы тоже.

Мужчина был хорош: высокий, широкоплечий, в длинном пальто и шапке из дорогого меха. Усталая женщина под сорок, с маленькой дочкой – с чего бы она приглянулась такому ферту?

– Знаете, что? – сказала мама, разглядывая мужчину в упор. – Я думаю, вы из КГБ.

– Ну что вы! – неестественно хохотнул тот. – Будь я оттуда, вы бы ни за что не догадались.

Затем он поспешно свернул разговор и удалился.

Мама любила вспоминать эту историю, насмехаясь над несуразным ответом мужчины: если он обычный человек, то почем ему знать, как работают профессионалы. А если он всё же из КГБ (что вероятнее всего), то она ж таки его раскусила!

В общем, Маринина мама тоже знавала вещи пострашнее ракет. Но не идти же теперь у мужа на поводу!

Зазвонил телефон. Марина взяла трубку и некоторое время разговаривала на иврите – ее лицо отражало целую гамму чувств и сомнений. Окончив разговор, она обратилась к маме:

– Я, пожалуй, съезжу в общежитие к Сарит. У нее соседка уехала, одной страшно. Может, заночую. Там есть убежище, так что, если что…

– Ну и правильно. Я, может, тоже найду, куда пойти. – И, повысив голос, мама оборотилась в сторону двери: – Мы тебе комнату приготовили! Герметичную! Будешь один тут сидеть, о главном думать!

Оттрубив на зоне и в ссылке, отец Марины эмигрировал с женой и дочкой в Израиль. Вот уже более десяти лет они жили в Иерусалиме.