Так что на их кухне хозяйничаю я, ухитряясь наготовить на нас троих. И это при том, что кулинарной специализации у меня, естественно, нет. Чудеса, да и только. Возможно, все дело в моем первом воспитателе: моя кураторша была родом из маленького городка у самого Ледника; она не только сама прекрасно готовила, но и нас, пятерых тачи научила. Впрочем, она научила нас многому из того, чего не учили других гендернераспределенных.

Когда я ее вспоминаю, я чувствую какое-то странное, щемящее ощущение – не горечь, не тоску, а что-то одновременно радостное и грустное. В одной книге (мы называем этим архаичным словом файлы, не адаптированные для прямого восприятия мозгом; их читают, как текс) я нашла слово «ностальгия». Объяснение этого слова, как водится, ничего не объяснило («рудиментарное чувство тоски по месту или обществу, к которому привязан») и я решила, что это именно она.

Моя кураторша часто говорила нам о Холоде. Именно так, Холоде с большой буквы. Она рассказывала нам, что у Ледяной стены по-другому воспринимаешь мир. Этот мир, а, особенно, жизнь человека становятся хрупкими, как промерзшие насквозь ветки деревьев, как вымороженные пальцы (на ее левой руке не хватало трех пальцев; два ампутировали, третий она сама отломала, затерявшись в пурге и едва не замерзнув; странно, что в наше время такое еще случается среди полноценных людей).

А еще она же говорила вещи совершенно крамольные в нашем мире, хотя мы, юные гендерораспределенные, не воспринимали это как крамолу, скорее, как сказку. Она говорила о том, что в мире есть Кто-то неизвестный, для кого жизнь каждого человека очень дорога. Тот, кто ведет через пургу, как она выражалась. О нем говорят полулюди, из тех, кто может говорить; о нем шепотом рассказывают друг другу северяне. Когда все вокруг совсем – совсем плохо, когда разум не находит больше никакой надежды, говорила моя наставница, приходит Он, и выводит тебя обратно, к теплу, к людям, к жизни. Ты не слышишь и не видишь его, но твердо знаешь – Он рядом, он ведет тебя, и с тобой все будет так, как надо.

У меня хватило ума никому не рассказывать о том, чему учила нас магистр Мартен, но я очень боюсь, что моя первая кураторша недолго сможет воспитывать молодое поколение. Социопсихологи очень настырные люди; рано или поздно кто-то из ее воспитанниц расскажет об этих уроках, и моей наставнице несдобровать. А жаль, ведь она научила нас бороться, не сдаваться, надеяться до последнего. И я долго не понимала, зачем мне все это в уютном, теплом Гарше. Но внимательно слушала и запоминала.

А еще она пекла нам блинчики! В конце февраля – начале марта мы выходили на окраину Гарша, где росли клены. Острыми металлическими лезвиями мы наносили на их стволах глубокие борозды. Через какое-то время борозда становилась коричневой. Магистр Мартен брала пальцем коричневый сок и проводила каждой из нас по губам. Это была первая наша сладость после Дня Феминизма, и она всегда казалась такой… необыкновенной!

Странно, ведь наш мир дает нам возможность получить практически любое удовольствие. Неаппетитная масса из планктона с помощью вкусовых добавок превращается в любое известное в истории яство. Пусть мы потеряли девяносто процентов биосферы, но вкус блюд из давным-давно исчезнувших растений, животных и грибов нам доступен, стоит лишь захотеть. Но сладость того кленового сиропа, взятого пальцем из ранки на стволе живого дерева, почему-то совершенно иная, какая-то… не от мира сего. И я могу вспоминать ее спустя годы, а вкус даже ресторанного деликатеса забуду уже через несколько дней.