Летящая над пропастью Маргарита Головкова

Старые красные «Жигули» 6–ой модели (в народе просто – «Шестёрка») лихо вырулили с пыльной просёлочной дороги на широкую асфальтированную трассу и, чихнув несколько раз, заглохли. Сидящий за рулём крупный мужчина лет шестидесяти с обветренным лицом, прямым носом, жёстким взглядом больших карих глаз, над которыми застыли тёмные брови дугами; с чёрными густыми, но рано поседевшими волосами, разделёнными пробором и зачёсанными на бок, выругался с досады и, прихрамывая, вышел из автомобиля. Открыв капот, уткнулся носом в мотор. Потрогав правой рукой (левой у него не было) детали мотора, он поднял глаза к небу, словно ища там ответ на незаданный вопрос. Обложенное серыми тучами хмурое небо ответило ему мелким накрапывающим дождём.

Мимо него на большой скорости проносились иномарки. Водители престижных машин высокомерно кривились, бросая взгляд на его «Жигули». А некоторые не ленились насмешливо показывать ему средний палец.

Всё это время мужчина как будто чувствовал чьё-то незримое присутствие. Он сердито хмурился и, не совладав с собой, вновь выдал несколько неприличных ругательств.

– Что ругаешься? – спросил насмешливый грубоватый мужской голос, зазвучавший у него в голове, – неужели дураков мало видел в своей жизни?! Погода, видимо, тоже не нравится? Неужто забыл, что осень, как и всё в вашей жизни, наступает неожиданно. Ну да, вчера ещё ярко светило солнце, дул тёплый ветерок и пахло этими, как их… яблоками. А теперь всё… Дожди, грязь, простуда. Что ты крутишься, как мяч у ног плохого футболиста? Никого ты не увидишь. Нас редко кто может видеть. Для этого нужны определённые способности. Хотя… если ты меня слышишь, то они у тебя имеются, но в зачаточном состоянии. Развивать не советую. Тебе это не надо. А я рад, что теперь есть с кем поговорить, а то скучно как – то.

Мужчина, машинально проведя рукой по поседевшим волосам, ещё раз оглянулся вокруг, и медленно выговаривая каждое слово, вновь задал вопрос:

– Ты что – нечистая сила?

– Ну, ты даёшь! Значит, на войне ты доподлинно знал, с кем говоришь, и просил о помощи, а сейчас…

– Бог… что ли? – еле слышно выразил догадку владелец «Жигулей», на лице которого замерло выражение благоговения.

В это время порыв прохладного осеннего ветра бросил ему в лицо начавшие желтеть мокрые грязные листья.

– Но ты это… в суе… не очень – то упоминай… Ладно, скажу, а то опять что- нибудь выдашь. Хранитель я твой. Ангел, знаешь ли… Что глаза выкатил из глазниц? Там – то им куда как удобнее было.

После слов того невидимого, кто назвал себя Ангелом – Хранителем, сырой воздух уплотнился, покрыв трассу густым туманом.

– Влад, разберись быстрее с мотором, а то так и останешься здесь. Смотри, некоторые водители решили переждать непогоду на обочине. Могут тебя за туманом и не заметить.– Эта умная фраза была произнесена приятным юношеским голосом.

На этот раз Владислав не стал оглядываться и искать хозяина приветливого голоса. Он был знаком ему давно – ещё с детства. Но тогда, как и все последующие годы его жизни, ему казалось, что он говорит сам с собой.

– А я тебя знаю,– не задумываясь, бросил он в туманную пустоту.– Ты всю

жизнь со мной рядом. Как я понимаю, то ты тоже мой Ангел – Хранитель. Вас оказывается двое. Здорово! Если не возражаешь, то буду обращаться к тебе по имени Костя. Это имя тебя устроит? Друга моего звали Костя, да погиб он, когда меня спасал,– отвечая, Влад почувствовал, как непроизвольно дёрнулось веко правого глаза, и заныла левая рука, которой уже давно не было.

– Согласен. Я тоже помню его.

Вновь наклонившись над мотором, Владислав быстро нашёл неисправность. Но, желая быть честным перед самим собой, он хвалил не себя, а того, кто буквально заставлял его делать то, что было необходимо.

На следующий день, сделав остановку на ночь, он добрался до города. Приехав, оставил машину на платной стоянке и пошёл по незнакомой дороге в поисках адреса начертанного на бумаге быстрым неровным почерком. Родной город очень изменился, – появились высотные дома и многочисленные помпезные офисные здания, относящиеся к разным банкам, а также к добыче газа и нефти. Всё это для него было нерусское, чужое.

Шагая по городу, он завидовал погибшим в Афганистане товарищам, потому что те ушли в другой мир из их общей родной жизни, где не было дворцов с надменными господами, где каждый гражданин называл себя хозяином своей страны; и все с воодушевлением, вызывающим слёзы восторга на глазах, пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!». «Что случилось с тобой, страна моя?»,– какой год задавал он мысленно этот вопрос, но ответа так и не получал.

… Уйдя в горькие мысли, он чувствовал, что выбирает дорогу не сам, а ведут его куда-то те самые невидимые Хранители. Да и не поехал бы он сюда никогда, если бы случайно не встретил в столице одноклассника, приехавшего по своим делам и попросившего подменить его на работе несколько дней. Объяснил, что не так давно приобрёл небольшое кафе предназначенное главным образом для свадеб и поминок. Своим же работником, как выяснилось, он мало доверял.

Внимательно прочитывая названия улиц, Владислав вдруг резко остановился. Оглядевшись, узнал дом, в котором когда-то жил с родителями. Насмотревшись на, знакомые до боли, окна, заспешил к трамвайной остановке, которая была с другой стороны дома, как раз напротив спальни родителей. Но к его изумлению остановка исчезла, как и сами рельсы.

Смущаясь, Влад обратился с вопросом к старой седой женщине с приветливым лицом, безжалостно исчерченным множеством морщин, только что вышедшей из подъезда, когда-то его родного, трёхэтажного дома.

– Да ты откуда, милок, явился? – удивилась она.– Так ещё в 90- е правители города всё разворовали. Ничего у нас теперь в городе нет: ни трамваев, ни троллейбусов, ни автобусов. Одни маршрутки частные бегают.

Натолкают их водители – хозяева людьми, как сельдей в бочке, и помчались.

Страсть! Едут, как хотят. Обгоняют, резко тормозят. А маршрутки-то старые, дребезжат, вот-вот развалятся. Я один раз ехала, так на всю жизнь хватило. Страху-то натерпелась! Хотя, нет, вру, недавно автобусы новые появились. Да я и на них не езжу. Всё есть рядом – магазинов – то вон сколько разных! Только какое-то всё там невкусное стало: в колбасных изделиях мясо совсем не чувствуется, шоколад – шоколадом не пахнет, а в мороженом (мне правнук на этикетке прочитал) одна буква «Е» с разными цифрами, а слова: «цельное молоко» редко, где встречается. Я прежде, когда покупала молоко на разлив или в бутылках – всё равно, так, когда оно прокисало, я блинчики на нем ставила. А сейчас, когда прокиснет, получается одна горечь, да ещё и с запахом. Слышала я, что и натуральные продукты есть, но стоят они почти столько, сколько моя однокомнатная квартира. А что делать? Если для этих… предприимчивых…

– Предпринимателей,– почти не открывая рта, поправил Влад, несколько ошарашенный многословием старой женщины.

– Я и говорю, что для этих торгашей главное – прибыль. И правители наши в Москве их в этом поддерживают. Они об этом так прямо по телевизору и говорят. И проверять, говорят, их надо пореже, а то они устают. Поэтому и молока – то в молоке нет – одна химия, и мясо мясом не пахнет, а уж о колбасе… вообще говорить не стоит. Ещё мне правнучка сказала, что теперь золотые изделия покупать нельзя, потому что маркировку на них отменили. Купишь кольцо, а там золото с гулькин хвост, а остальное – медь. А как раньше – то было? Всё для людей, а теперь всё для них. По телевизору – что по центральному ТВ, что по астраханскому ТВ – каждый день просят, чтобы денег прислали больным людям. У государства-то, видимо, закончились. А медицина-то стала платная. Осталось чуть бесплатной, да и той скоро не будет. А я помню фильм, что давно ещё смотрела: «Приключения итальянцев в России». Там ещё итальянцу с покалеченными ногами у нас бесплатно сделали операцию. Как я тогда гордилась своей страной, а сейчас… – она безнадёжно махнула рукой и, нахмурившись, умолкла. В её выцветших глазах появились слёзы. У Владислава от жалости дрогнуло сердце; он взял руку старой женщины и ласково погладил её. Она чуть вздрогнула от неожиданности, и смущённо убрав руку, продолжила: – Правду учёные писали о том, что история цивилизаций развивается по спирали. А я так думаю, что, коли, у нас сейчас капитализм, то и до революции шаг остался. Наши предки, что революцию делали, сейчас, поди, все в гробах перевернулись,– гибли-то зазря. Души их светлые жалко… Всё сказала,– без перехода, сконфуженно улыбнувшись и поправив застиранное синее платье в цветочек с белым кружевным воротничком, собеседница Владислава вдруг заторопилась: – Пойду я… На базар мне ещё надо зайти.

– Так это же далеко отсюда,– забеспокоился Влад, вспомнив, что на трамвае ещё нужно было проехать где- то три – четыре остановки.

– Да бог с тобой. Здесь базар сделали прямо на тротуаре, возле домов. Удобно. Хотя людей, что в домах рядом с базаром живут, жалко. Колготная с утра и до вечера. Маленьким детям днём не поспать, и окно лишний раз не откроешь. Да и дорога рядом, прямо таки впритык. А к первым этажам жилых домов магазинчики пристроили. Ты дороги-то наши в центре города видел? Раньше мы гордились – широкие, как в Москве. Теперь-то узкие. Прямо на тротуарах у дорог (да и их тоже немного прихватили) кафе предприниматели открыли. Пешеходам предоставлено сразу два варианта прохода: хочешь между столиками боком пройди; а нет – так по дороге. Зато начальству есть чем похвастаться: «Астрахань – город больших возможностей». Вот так – то. И на «Новом кладбище» сейчас красота. У бандитов и прочих предпринимателей такие памятники, надгробия! Мне и 200 лет жизни не хватит, чтобы на такую красоту заработать. Слава Богу, хоть с мужем повезло. Муж – то войну прошёл с первого денька и до последнего. Орденов, медалей!… Похоронила в 1986 (от ран помер) на Новом кладбище, на аллее ветеранов ВОВ. Сказали, что будут следить за захоронениями, за памятниками. Время прошло – и забыли. Спасибо, дочь из Ленинграда, то есть, из города Петра, приезжает: просит, платит. В общем, следит. А если она не сможет приезжать? Возраст, знаете ли. Похоронят сверху кого- нибудь – вот и вся память людская. Начальству нашему – главное перед камерой покрасоваться – венок в парке, в центре города, возложить. …Что – то я разговорилась; и лишнего, видно, много сказала. Да и ладно. В 90 лет, думаю, не сажают. Пойду я, сынок, горько и больно мне, что внуки и правнуки не узнают, что значит жить счастливо. Нет среди них предпринимателей и, вряд ли, будут. Воспитание старое, советское дали. Прости, не хочу грех на душу брать, может, среди этих предприимчивых и честные люди есть? Только богатства они не наживут. Ещё сказать хотела – по телевизору всё время говорят, что власть и бизнес что-то там решили, сделали. А о рабочем классе вообще ничего не слышно. Это как же? Раньше он был самый главный. Я так думаю, что извели его потихоньку, чтобы богатым не мешал. Хотя вру. Слышала, что нужно больше открывать учебных заведений по рабочим специальностям. Но ни одного фильма не видела о тех, кто уже работает по ним. Всё охи и вздохи только по предпринимателям. Теперь, как я понимаю, рабочие – то уже не класс, а наёмные работники у богатых людей. Надо же, а я и не заметила, что у нас капитализм. Зачем мне только бог дал дожить до этих дней?! Ладно, пойду я, а то заболтала тебя совсем. – Но с места не двинулась.– Вижу,– грустно произнесла она, глядя на поседевшие волосы и пустой рукав Влада, – досталось в жизни тебе! Прощай, дорогой. – Женщина сделала несколько тяжёлых неровных шагов вдоль дороги и остановилась. Постояла несколько секунд к нему спиной и вновь обернулась.