– «Вчера приходило Гестапо и очень ругалось. Но ругалось не потому, что оно Гестапо, а потому что ругань, сама по себе, это тоже вид общения». – вспомнил Ганеша вслух слова Ганимеда из рассказа «Смелый истопник». – Но я не хочу жить в таком мире, где «Око за око. И зуб за зуб». – со вздохом признался он.

Ведь у Ганеши был ярко выраженный психотип «Рубахи-парня», то есть он всегда действовал в открытую. Искренне считая любые манипуляции в отношениях совершенно неприемлемыми. И просто не понимал уже, как ему и дальше двигаться в этот паучий мир.

– Придётся! Иначе тебе никогда не стать патриархом. А и дальше так и будешь мамсиком. Рано или поздно ты и сам всё это поймешь. Но, боюсь, будет уже слишком поздно, – усмехнулся Кронос. – Ты будешь уже старый, нищий и никому не нужный. Поэтому пора уже вырасти и играть, как взрослые.

– Либо бросить уже эти «взрослые игры» и навсегда уйти от мира, – вздохнул Ганеша.

– Так что выкинь из головы эти производные матриархата, найди себе нормальную бабу и – дерзай!

И Ганеша вспомнил, как лет десять назад они на «Чезэте» отчима часа полтора или даже два от его поселка для Школьников ехали в сторону какой-то большой деревни, где жили ни то Пельмени, ни то Вареники, «на лиманы», – как восхищенно сказал Кронос, – «рыбачить». Но оказались почему-то на каналах мелиорации прямо посреди полей, куда выпускали карасей, чтобы каналы не зарастали тиной. И когда он уже устал гонять по этой канал-изации рыбок, то подобрал с земли какую-то доску, чтобы присесть на биваке. Но под ней неожиданно оказалась свернувшаяся спиралью гадюка. И он в ужасе отбросил доску и убежал. С тех пор присаживаясь лишь на корточки. И долго ещё дома за столом удивлялся тому, как долго они кружили по полям и весям, двигаясь обратно, сворачивая то туда, то сюда, то почему-то поворачивали обратно и снова: туда-сюда. И он даже решил было, что они никогда оттуда уже не выберутся. На что Кронос гордо ответил, отставив вилку: «Я если побываю где угодно хотя бы один раз, то уже ни за что дорогу не забываю!» И Ганеша смотрел тогда на широкий высокий лоб Кроноса и почти прощал ему то, как тот ещё пару лет назад, желая доказать Ганеше, что ни его медведь Топтыгин, ни его собака Тотошка не являются одушевлёнными существами. И периодически хватал то одного, то другого их них за уши. С наглой ухмылкой циника уверяя Ганешу в том, что: «Им совсем не больно! Ведь они же не настоящие!» И звонко щёлкал одного из них по чёрному пластмастиковому носу. Лишь заставляя восьмилетнего Ганешу истерить и плакать. И кричать: «Они живы, живы!» Как и любое существо, которое для тебя живее всех живых, пока ты его любишь. И тут же умирает для тебя, как только ты его предашь. И этим навсегда обрываешь связующую вас серебристую нить любви. Подобно тому как и он сам, пусть – по глупости, оборвал связывающую их с Сирингой нить любви. Конечно же, будь он тогда лет на десять старше, Ганеша, как и в армии, просто запустил бы в лицо отчима табуреткой. Пусть и маленькой, которой он нечаянно разбил в тринадцать лет хрустальную люстру. В шутку замахнувшись ею на мать, когда та в последний раз попыталась, по привычке, избить его ремнём. Испугавшись и сам тому, насколько он стал высоким. Но – тогда? Он просто подбегал к отчиму и пытался хоть как-то допрыгнуть до мягкой игрушки в его руке, которую тот с радостным криком подымал ещё выше и получал за это кулачком по животу. И тут же начинал на Ганешу гневно кричать. А затем и пытался «выписать» ему ремня. Начиная поиски «лекарства», которое Ганеша уже давно запрятал под диван. За попытку отобрать и защитить свои любимые игрушки! С которыми он всегда спал на своём раскладном кресле в углу их коммуналки, положив справа и слева от себя, чтобы не стукаться во сне головой о его деревянные ручки. Лишь ещё больше потешаясь над наивной верой Ганеши в одухотворение материальных предметов и прочий акмеизм. Не понимая как, вообще, можно любить игрушки? Да точно также, как и ты любил свой «Чэзэт»! Чехословацкий вариант «Явы» с самодельным высоким рулём. Которым ты так гордился! Красноречиво убеждая Ганешу своими насмешками в том, что он не только полный идиот по сравнению с его родным отцом Шивой, которому – придя из рейса и обнаружив у них дома тупого к чувствам деревенщину – пришлось их покинуть, но ещё и – конченный урод! После этого так навсегда и оставшись для него «дядей». Несмотря на все попытки матери уговорить Ганешу называть его «отцом». Лишь заставляя, с годами, всё глубже убеждаться в том, что у него, как и у Творца Монте-Кристо, есть только один отец – небесный.