Как он делал это ещё в детстве, когда реальное «Чёртово колесо», установленное на вершине одного из столь многочисленных в их городке холмов ещё работало в «Парке отдыха». Спускающегося всевозможными качелями и детскими площадками по пологой низине этого холма.

Не понимая ещё, что все девушки, по сути, одинаковы. Как и качели. И лишь пытаются вскружить тебе голову. И в этом опьянении от гормонального восторга заставить немного по-другому смотреть на мир. Посредственностей и идиотов. И чем чаще ты с ними зависаешь, мысленно поджимая ноги, как бы отрывая себя от земли, тем быстрее проходит восторг от взаимодействия. Пока ты окончательно к этому ни привыкнешь. И уже даже с Королевами лишь продолжаешь устало шлепать босыми ступнями по земле-матушке. Едва касаясь реальности!

А не использовать разрыв сурового полотна его души на кресте внезапно отвергнутой любви для того, чтобы заставить Ганешу и вовсе отказаться от мира и продолжить трансформацию. Которая самопроизвольно в нём запустилась от любви к Сиринге. И лишь продолжилась – после их разрыва.

Но он не понимал, о чём это они, эти Высшие, о которых он мало ещё что знал. А поэтому и предпочёл метнуться из одной крайности – в другую. Чему другая была только рада! Распахнуть свои объятия.

Никак не желая понимать, что его Сказка вовсе не о том. И не о той. И не об этой. А о той, что всегда была внутри него, являясь истинной причиной сказочности его восприятия. Что его изящная графиня, о которой пытался донести ему ещё Н. Гумилев10, «та, чьи взоры непреклонны», его Изольда (Изо льда), всегда была в нём самом. В храме. Его божественного тела. Отражение которой он и пытался отыскать в глазах других, наивно ища её повсюду вовне. Как и герой стихотворения этого великого поэта, так и не сумевший понять, что она всегда уже была у него внутри, его женская сущность: анима. Которой он и должен был хранить верность, по замыслу поэта. После того, как до него самого это наконец-то дошло. И строго вышло к нам навстречу с немым укором каждому через его божественные строки.

Что проявляется в нас лишь тогда, когда нам выдают женское тело (робу). Томясь в мужском теле, как цыпленок внутри яйца. Нетерпеливо недоумевая: «Когда же он уже даст мне расправить мои гигантские крылья?»

Ганеша ощущал внутри себя эти слабые шевеления женской сущности, но за отсутствием компетентной информации по этому вопросу (эзотерики, наивно считая её запутанными выдумками праздного ума), трактовал их в духе Юнга: как бессознательную жажду обрести семью. Ну, или хотя бы – девушку. Ошибочно воспринимая эти проявления сверхсознательного, как отголоски инстинкта размножения – бессознательного. Ведь он наивно полагал тогда, что тело – это лишь мыслящий кусок мяса, как научил его Декарт. И наивно пытался расширить его возможности, превращая себя с Каллисто в универсальную машину страсти.

Ну, а то, что на Луне сидели какие-то чудаки, как и то, что именно в полнолуние архидемоны – хозяева Ассортира – усиливали какое-то деструктивное излучение, дабы бесам была дана возможность отдыхать от своей рациональности, на некоторое время впадая в лёгкое неистовство и иллюзорность (что отражалось ещё с древнейших времён как противостояние культа Аполлона и его антипода Дионисия), так об этом уже давным-давно и без затей ему поведал ещё Булгаков в своем «Мастер и Маргарите», описав весьма скромный образ жизни будущей цивилизации в негативном ключе для большей привлекательности таких наивно-демонических, деструктивных по сути своей созданий, как все населяющие данную планету сущности. И Ганеша очень часто замечал на себе это излучение. И улыбался, поминая архидемонов, которые пытались этим скомпрометировать чудаков с Луны (которые их контролировали), не чудным словом. Что отчасти находил даже полезным для тренировок – тренажёром для закалки духа.