Настало время Пробуждения. От спячки:

– Так быть, или уже – не быть? – спрашивал Ганеша в нерешительности.

– И если быть, то – с кем? – подхватывал Банан его инициативу. И передавая пас… в неизвестном направлении.

Потому что Аполлон даже не удостаивал их вниманием. Так как Платон устами Сократа и других своих не менее популярных литературных персонажей уже давным-давно в различных, но единых, по сути, вариантах дал ему ответ на этот наивный вопрос: Не жениться. Никогда. И ни под каким соусом. В котором тебя же и замаринуют.

Под тем предлогом, что это нормально. Для нормальной жизни. А не для правильной. Которую ты должен для себя сперва открыть, понять, принять и противопоставить норме.

Но ровно до тех пор, пока ты не заставишь и их это понять. И стать такими же. Как ты. Чтобы бесы смогли сражаться с тобой на равных! Один на один. А не набрасываться на тебя всем стадом. Выдвигая от себя небольшую поисково-карательную группу. Под тем предлогом, что ты подрываешь основы их цивилизации. Как на Демосфена, Цицерона и других величайших ораторов. Скорее по привычке, чем по сути, видя в тебе организатора возможной контрэлиты.

Причем, если на тебя набрасываются чтобы растерзать представители других народов, ты чуть ли не автоматически становишься национальным героем. И тебе потом начинают ставить памятники. Восхваляя при каждом удобном случае. Чтобы унизить тех, кто тебя растерзал. Ты становишься совестью нации!

Если же на тебя набрасываются представители собственного народа, то ты автоматически становишься святым. Вне зависимости от того, заслуживаешь ты этого или нет. И с каждым поколением число твоих поклонников только растёт. Ты становишься голосом совести всего мира!

Чтобы твоих обидчиков в этом обвинить.

Аполлон, как теоретик, прекрасно это осознавал. И хотел лишь помочь людям, не взирая на них самих. Независимо от того, чем это для него самого могло окончится. Ведь главным для него, как для сугубо ментального существа, всегда был его литературный труд. И он находил оба эти варианта неплохой рекламной акцией для продвижения своих книг. А для себя он и так, в любом случае, ничего не терял, так как давно махнул на Банана рукой.

Видя как Пан-Банан, не желая ничего понимать, уже снова нервничал и метался с членом наперевес, от всей души опять желая стать всадником. Предвкушая в этом нечто романтическое! Как грезил Ганеша. Но мир предлагал такой широкий спектр всевозможных антител, что Аполлон, который в отличии от них всегда уже был – здесь и теперь (как ставшесть), наткнувшись на жилу свободного времени, начал разработку полезных ископаемых из книг. Чтобы стать ещё богаче и конкретней, как и любой интроверт. Лишь сдерживая в себе, с усмешкой, бесконечные порывы и позывы куда-нибудь сорваться. Искоса наблюдая, как Банан метался по полю сублимации, снимая с себя лезвием разума такие душистые пласты воображения, от полиморфных арабесок которого у нормального человека крыша давно бы уже улетела в тёплые края.

Но Банан знал, что у подвижного человека крыша все время ездит туда-сюда. И это единственный способ почувствовать, что она ещё на месте. Потому что Аполлон, как истинный подвижник (его крыши), знал гораздо больше и, по счастью, они находились в одном физическом теле. Лишь метафизически дробясь на «святую» троицу: Отца – Аполлона, Сына – Банана и Святого Духа – Ганешу. Пока ещё, правда, и не мечтавшего о святости. Поэтому Банан любил тогда притворяться Аполлоном. А не этим наивным правильником. Хотя Аполлон и говорил ему, что это – практически – невозможно. Но как вещал Иннокентий Анненский: «Но люблю лишь одно – невозможно».