Как ни странно, самый странный сон в жизни восемнадцатилетнего юноши, начался с того, что он как будто проснулся внутри сна. Ритм – первооснова всего. Леон слышал его, ощущая себя младенцем в утробе матери, слышащим ритмичное биение в беспросветной темноте. Ритм становился настойчивее и все чувства Леона обострились, – он осознал, что мыслит, что существует, пусть и не в материальной форме. Мысль, идея, искра, нет, стремление, – но к чему? Любопытство. Оно стало его поводырем в бескрайнем океане небытия, а ритмичные удары, сделались маяком. Он слышал плачь, слышал пение, женское, куда больше похожее на стенания. На этом фоне особенно выделялось мужское горловое пение. Так Леон осознал иные звуки помимо ритма, хаотичные по-отдельности, но стройные вместе и работающие как отточенный алгоритм. Он последовал за ритмом, подчиняясь ему, пока просто не проснулся, – внезапно, неожиданно, неприятно, как если бы его, спящего в уютной, теплой кровати, рывком подняли и швырнули на холодный пол, а затем еще и окатили ледяной водой. Леон очнулся на каменной плите и тело его светилось или же вовсе состояло из света. Мощный ритм шаманского бубна выводил его из транса пробуждения (возрождения?). Тот, кто бил в бубен, находился позади Леона, и юноша не видел его (или ее). Прямо перед ним, на небольшом камне, сидел на корточках человек с черепом кота, одетым на голову как шлем. Последнее, особенно удивило и приковало внимание Леона, как и все, что творилось вокруг. Но, обо всем по порядку. Странный человек с черепом кота на голове, ютился на небольшом камне и играл на варгане. Леон удивился, что вообще смог расслышать его сквозь женское пение и удары бубна. Человек с варганом мгновенно приковал к себе внимание Леона. Ничего более странного, юноша в своей жизни не видел. Мужское, худое тело в одной лишь набедренной повязке, больше напоминающей лохмотья, но вот его голова, – совершенное другое дело. Во-первых, голову незнакомца венчал кошачий череп, очевидно крайне большой кошки, раз в него поместилась человеческая голова. Во-вторых, человек имел неестественно огромные глаза, кошачьи глаза, под стать размеру прорезям в черепе. Огромные глаза пристально следили за Леоном и когда тот очнулся, незнакомец прекратил свою игру и встав на четвереньки, прыгнул на плиту к Леону. Удары в бубен и горловое пение, раздающееся позади, пропали, остались лишь женские голоса и плачь, и Леон не был уверен, где начинается первое, а где второе. Двигаясь на четвереньках, мягко, как настоящий кот, незнакомец подобрался к Леону и вкрадчиво заглянул в глаза, почти что в упор.

– Будь у меня нос, я бы поприветствовал тебя как полагается, – произнес незнакомец, а Леон буквально тонул в его огромных глазах с эллиптическими зрачками, попутно ломая голову над словами эксцентричного существа, ведь в носовой впадине черепа виднелся обычный, человеческий нос.

Вокруг камня водили хоровод молодые женщины и девочки, облаченные в рубища. Под стать лохмотьям приходились их длинные, спутанные волосы, а заплаканные лица были чумазы из-за потекшего с подведенных глаз первобытного макияжа. На груди каждой из них, в области сердца, был приколот лепесток красной розы, особенной яркий и выделяющийся, на фоне их удручающей, почти что истлевшей одежды. Поражало следующее: женский хоровод состоял из нескольких колец и каждое следующее кольцо двигалось в противоположную предыдущему, сторону. Когда женщины увидели, что Леон очнулся, то, не расцепляя руки и не нарушая хоровод, вскинули руки к небесам и протяжно запели на языке, который Леон слышал впервые, но это пение пронимало до дрожи. Они скандировали – Айхал! Движение хоровода внезапно переменилось, его участники прекратили движение и покачивались, как морские волны, имитируя последнее плавным движением рук и распевая что-то вполголоса, что-то безжалостно мрачное и пронзительно грустное.