– А как же его обострённое чувство вины перед сыном? – ухмыльнулся Леший, почесав в затылке.

– Да прошло уже давно! – хмыкнул я, невольно вспоминая о былых плюсах отцовской депрессии: что бы я ни выкинул, учась в среднем звене, батя оправдывал мои шалости недостатком своего внимания и не спешил с наказанием. Жаль, с моим переходом в десятый класс отцовские поблажки канули в Лету.

– Черт! – Сдуру я треснулся башкой о корявый бетон. – И как я раньше не сообразил: отец с прошлого лета сам не свой! Следить за собой начал, одеваться нормально, книги читать, да и мне за любую оплошность мозги научился выедать чайной ложечкой!

– И то правда! – оживился Илюха. – Я ещё на линейке тогда обратил внимание, что костюмчик на Геннадьевиче был не из дешёвых, а ты меня, Добрыня, в баню послал!

– Отец тогда сказал, что премию получил…

– А выходку Скворцовой в конце первой четверти помните? – Лучинин явно вошёл во вкус.

– Это, когда она заснувшего на дежурстве трудовика попыталась налысо обрить? – уточнил я. – Такое не забывается!

– Ага, – согласился Илюха. – А теперь скажи мне, что ей за это было?

– Ни-че-го. – Пространство ангара мгновенно заполнилось густым смехом Камышова.

– Ты чё? – Рыжий взглянул на него исподлобья.

– Да просто вспомнил. – Продолжая сотрясаться от смеха, Лёха шутливо пихнул меня в бок. – Круто ж тогда Варька Петровича уделала!

– Ага! И на меня свалила, идиотка! – сердито буркнул я в ответ и отсел подальше от Камышова.

– Да она только в одном облажалась, что про камеры в подсобке не знала! – пуще прежнего заржал Лёха.

– Леший, ты на чьей стороне вообще? – я нахмурился.

Не знай я о безнадёжной любви Камышова к Рябовой, запросто подумал бы, что Варя вскружила ему голову. Хотя о чём это я? В отличие от старшей Скворцовой младшая была лишь жалкой пародией на роковую красотку.

– Погоди, я не понял. – Покачав головой, Илюха запустил пятерню в свои рыжие волосы. Он тоже почуял неладное! – Лёх, ты за Скворцову заступаешься, что ли?

– Да больно надо! – отмахнулся Камышов, по всей вероятности, сообразив, что гогот его пришёлся совсем не к месту. Впрочем, Лёха быстро придумал, как реабилитироваться в наших глазах:

– Я к тому, что уже тогда Варька ни черта не боялась, как будто знала, что ей ничего не будет!

– Она и сегодня чесала к бате, словно бессмертная! – фыркнул я в подтверждение слов Камышова.

– Выходит, Скворцова давно в теме? – задумчиво почесал репу Лучинин.

– Ага, —горько усмехнулся я. – Один я, как последний тормоз, ни черта не знал… Даже не догадывался…

– Хм… – поглаживая Гая по длинной, сырой и немного вонючей шерсти, отрешённо произнёс Илюха. – А кино-то интересное получается!

– Ну а чё? – потирая ладони, вступился Леший. – Сами подумайте, Варьке такой отчим, как наш Геннадьевич, только на руку: полная свобода действий и никакой ответственности. И если сейчас пустить отношения предков на самотёк, зараза мелкая вконец оборзеет, а под руководством своей мамашки и вовсе тебя, Митяй, со света сживёт!

– Ага, и замаячит перед твоим носом, Добрыня, не светлое богатырское будущее, а незавидная участь Золушки: будешь ты на побегушках у мачехи и в вечном услужении её доченьки.

– Как смешно! – процедил я сквозь зубы.

– С другой стороны… – Лёха едва сдерживался, чтобы по новой не заржать. – Финал сказки все помнят? Принц-красавец, хрустальные туфельки, воздушное платье – не так уж всё и плохо, а Добрыня?

– Да пошли вы, клоуны! – Под дружный гогот пацанов я и сам впервые за вечер улыбнулся, а потом поднялся с лавки и подошёл к косому подобию крыльца.

На улице окончательно стемнело. Ветер усилился, а дождь разошёлся не на шутку. Вдали то и дело сверкали молнии, а чуть погодя мощные раскаты грома сотрясали все вокруг.