– Эк тебя! – усмехнулся Евлампий Фокич, – Да только ты видать позабыл, Савелий… В работы-то я не к тебе нанимался, а к батюшке твоему, и жалованье мне платит его поверенный, в Уезде. А не ты! При доме вашем я и не живу – свой есть, а забота моя – конюшня батюшки твоего, тоже не твоя. Вот тут и поразмысли, Савелий! Хочешь ли ты сам из себя хоть чего значить, или так и останешься… Коли хочешь стать, как отец твой, тогда давай обратно вертаться, да за дело приниматься.
Ещё сильнее взыграло у Пышоньки, да только с крыльца на него насмешливо глядел хозяин дома, из-за его могучего плеча выглядывала хозяйка, а в оконцах торчали головы большого семейства Ивана Карташова.
– Выводи гнедого и бричку! – отрезал Савелий конюху, придумывая тому страшные кары на опосля, – Благодарствуй, хозяин с хозяйкой за приют.
Евлампий не стал больше ничего говорить, чай не младенец передним, здоровый лоб, вон, щёки-то так и колышутся от злости. Видать и в самом деле урок ему нужен, раз ведёт его туда, к чудийке, неведомая сила. Вздохнул старый конюх, больше спасительных речей вести не стал, пусть идёт Савелий той дорогой, что выбрал, а уж сдюжит или нет, в отца ли духом пойдёт – то время покажет.
– Ну, гляди сам, – ответил Евлампий, – Верхом бы нам с тобой сподручнее было бричка для такой дороги тяжела сейчас…
– Я сказал, бричку! – сквозь зубы сказал Савелий и больше ничего слушать не захотел.
Покатилась бричка по ухабистой узкой дороге, то и дело цепляя боками корявые кусты и ветки деревьев. Савелий сидел внутри злой и в думах, что бы такое устроить старому конюху, чтоб небо ему с овчинку показалось! Опозорил его, пусть перед какими-то хуторянами, а всё ж…
На короб для чудийки, который снова кидало по полу брички, он внимания не обращал, только раз пнул его под скамью, и всё. Всё тело у него болело после вчерашней дороги и неудобного сна – привык-то он на двух перинах… Не успел он додумать очередную свою придумку на строптивого Евлашку, как бричка остановилась.
– Чего такое? – высунулся он наружу, приоткрыв дверь.
– Всё, приехали. Вылезай, Савелий Елизарыч, дальше нет пути ездового, только своими ногами.
– Чего? – Савелий высунулся из брички, – Пешком?! Ты спятил, что ли? Дождь сейчас начнётся, смотри, как небо затянуло!
– Дальше не проехать, сам погляди. А верхом ты сам не пожелал, – твёрдо сказал конюх и указал вперёд.
Дорога была размыта, яма на яме, только едва приметная тропка шла по лесу, чуть выше дороги меж деревьев. Прав конюх, как ни крути, а дальше только на своих двоих. Гнедого распрягли, конюх взял его на узду и повёл за собой. Савелий со вздохом подумал, что он и в седле едва держится, а уж так… Придётся ноги бить!
Тучи сгущались, висели низко, и грозились вот-вот разразиться холодным осенним дождём, когда двое шагали по лесной тропе. Один шёл ровно и быстро, поверх плаща на спине висело ружьё. Это был Евлампий, он что-то напевал и внимания не обращал на стоны, ругательства и брань едва поспевающего за ним Савелия. Рядом с ним топал Гнедой, умудряясь по пути прихватить редкий листок, ещё не опавший с куста.
Когда Савелий уже совершенно выбился из сил и намеревался упасть тут же, на мокрую траву, приказав Евлашке, что дальше он и шагу не ступит, и они тотчас же идут обратно, Евлампий сам остановился и указал вперёд, где меж деревьями был виден просвет:
– Ну вот и пришли. Крепись, Савелий Елизарыч, немного осталось.
Глава 7.
– Да провались ты вместе с этой ведьмой, – плюнул в сердцах Савелий, – Раньше что ли не мог сказать, что таковая дорога нам предстоит?! Я бы хоть сапоги надел другие, а теперь что? Все ноги стёр!