– Я соскучилась, дорогой… – томно глядя на него, сказала Света.

Мимо по коридору опять прошел Федька, но на этот раз он через секунду вернулся и зашел на кухню.

– Боже, какая красота! Какой блеск! Вам, девочки, надо вынести благодарность от студкома за такую работу!

– Федор, тебе, как председателю студкома, я вот что имею сообщить… – взяла быка за рога Светка. – Надо как-то призвать народ, чтобы не свинячили так на кухне.

– Нет, ты послушай, – обратился к Шурику Федька, приложив руки к груди. – Разве это не музыка? «Имею тебе сообщить»! Какая структура фразы! Это же, нам, лингвистам, отрада для сердца – слышать такое!

– Просто уши поют, – согласился Шурик.

Наташа в это время чистила металлический ящик под духовкой. От присутствия Федьки она немного оробела. Сейчас он, конечно, начнет приставать к Светке, потому что у нее такие ноги и такой коротенький халатик, подумала она, стоя на коленках перед ящиком.

Но Федька опустился на корточки рядом с ней и сказал:

– А разве эта девочка учится у нас? Я думал, что она на МИУ.

У Наташи в груди полыхнул взрыв, облако от него поднялось до горла, и она задохнулась. С трудом, запинаясь, глупо выговорила, тоже говоря про себя в третьем лице, как и он:

– Она учится у нас, да. Не в МИУ.

– А как девочку зовут?

– Сейчас он ей «козу» будет делать, – засмеялась Светка.

Кухню в конце концов они вычистили, и Шурик с Федькой вместе вынесли мусорный бак. Помывшись в душе и уже переодевшись в ночнушку, Наташа вспомнила, что оставила на кухне резиновые перчатки, и, накинув халат, побежала туда, ни на что особо не надеясь: наверняка их уже свистнули. Но они все еще были там, где она их оставила, – на подоконнике. Она облегченно вздохнула, схватила их и выскочила из кухни, но в коридоре столкнулась с Федькой. Видно, он задался целью сегодня всю ночь расхаживать по коридору.

Он взял ее за талию и повел обратно на кухню.

– Ты только посмотри, как тут красиво. Окинь взглядом это чудо! Это же надо навести такую чистоту! Это просто уму непостижимо, это выше человеческих сил!

– А что тут было, ты бы видел, – слабым голосом ответила Наташа.

– Так вот и я об этом же, – Федька пристально смотрел на нее, все еще держа за талию. Глаза у него были серые, холодноватые, красивые, оценивающие, раздевающие. В них был интерес – к ней. Она почувствовала, что тонет в теплой, ласкающей кожу воде, что захлебывается… И опять задохнулась.

– Я слышал, вы хотели обсудить этот вопрос. Зайди завтра ко мне часов в девять вечера, и мы все обговорим. Действительно, надо что-то решать. Знаешь номер моей комнаты?

Наташа кивнула. Конечно, она знала номер его комнаты.

– Придешь? – не отводя от неë глаз и взяв ее за мизинец, спросил он.

Наташа опять кивнула и побежала к себе. Оглянувшись у двери, она увидела, что он стоит посреди коридора и смотрит ей вслед. Она вбежала в комнату и плюхнулась на кровать.

– Что случилось? Перчатки сперли? – высунула голову из-под одеяла Светка.

– Да нет, – ответила Наташа, вытаскивая их из карманов халата. – Федька… пригласил меня завтра… в гости.

– Ого! Пойдешь?

– Не знаю. Он ведь женат.

– Ну и что? Жена-то уехала. Один вечерок тебя ни к чему не обяжет. Может, вы просто посидите и чаю попьете. Сходи, он ведь тебе нравится. – Светка зевнула, снова накрылась одеялом и засопела.

От волнения, радости и удивления Наташа долго не могла заснуть. Тогда она, счастливая и гордая оттого, что он обратил на нее внимание, не знала, что, не пойди она на следующий день к нему, жизнь ее наверняка сложилась бы совсем иначе. У нее не было бы рыжей осени, разметавшей яркий, полыхающий огонь волос по подушкам; не было бы белой зимы, укрывавшей их пуховой периной, под которой они безмятежно спали, переплетя руки и ноги; не было бы нежно-зеленой весны, грустно смотрящей на них в ожидании скорой разлуки; не было бы душного лета, у которого были красные глаза и опухшее от слез лицо, оживлявшееся только при редких, душераздирающих встречах; не было бы еще одной осени, еще одной зимы и еще одной весны – бесцветных, блеклых, озаряемых раз в неделю письмами; не было бы еще одного лета, медленно ее истязающего… Не было бы последующих долгих, мертвых, серых лет, выстроившихся в ряд, как очередь из хилых, бледных, тощих человечков с невидящими глазами…