– Она тебе про меня бла-бла-бла, бла-бла-бла? Ненавижу ее – в глаза «сю—сю—сю», а за спиной «гав-гав»! Все англичане такие!

– Да не все, Божена… Не обращай на Кэрол внимания, все знают, что она любит склоки, интриги… Не связывайся – себе дороже будет. Тебя тут все любят – и Трэйси, и Су, и Дениз. Точно говорю.

– Может, и любят, но все равно смеются, я говорю смешно, не знаю, не понимаю язык, – немного успокоилась Божена. – Учи меня, а? Я буду приносить блокнот, спрашивать и писать.

Вернулась Кэрол, окинула их быстрым ревнивым взглядом – не про нее ли говорили тут, пока ее не было? – и они снова принялись за работу.

Наташа взяла на себя кухню. Плита была загажена, как всегда, до предела. Господи, нарочно, что ли, Данкан заливает ее всем, чем можно?

—

Плита была загажена, как всегда, до предела. Господи, нарочно, что ли, они заливают ее всем, чем можно?

В тот день была их очередь дежурить по кухне. Раньше полуночи начинать не имело смысла, потому что жизнь в общаге достигала своего апогея часам к одиннадцати-двенадцати ночи, и на кухне толклось слишком много народу. С утра студенты первой смены были в институте, а второй – спали. После обеда первые возвращались в общагу и ложились спать, а вторые уходили в институт. Вечером и первые, и вторые учили уроки – институт был языковой, и заниматься надо было каждый день. Только часам к десяти вечера общежитие оживало: хлопали двери, гремела музыка, жарилась-парилась еда на кухне, выстраивались очереди в душ, менялось постельное белье у кастелянши в подвале, стоял гам от громких разговоров и смеха, висел дым коромыслом. Часам к двум-трем ночи постепенно опять воцарялась тишина.

Ровно в полночь Светка сходила на кухню на разведку и сказала, что все разошлись и можно начинать. С резиновыми перчатками, тряпками, ведром и стиральным порошком, Наташа и Света уныло побрели на кухню. В их обязанности входило: вымыть три плиты с недельными залежами накипи в различных степенях консистенции; вымыть три мойки с разлагающимися в них картрфельными очистками и еще чем-то мерзким, уже непонятно чем; вынести тяжелый и вонючий бак с переваливающимся за край мусором и вымыть пол.

Стараясь не смотреть и не дышать, Наташа засыпала поверхность плиты порошком и начала брезгливо тереть ее мокрой тряпкой. Света, отвернув лицо, выгребала отвратительную гадость из моек. На кухню заскочил было лохматый парень – кажется, его звали Димон – но, увидев, что идет уборка, тут же выскочил. Мимо кухни по коридору прошел Федька, бросив на них мимолетный взгляд. Тогда Наташа с ним знакома еще не была, но знала его. Его знали все.

– Вот гады, – сказала Света. – Неужели нельзя сразу убрать за собой очистки?

– Проваландаемся тут часа три, – пробормотала Наташа сквозь зубы.

– Это ж надо развести такое свинство! Надо что-то с этим делать. Принимать меры.

– Поднимать вопрос на комсомольском собрании.

– И ставить его ребром.

Обе невесело засмеялись.

– Бак вынесет Шурик, – решила Светка. – Правда, он об этом еще не знает.

– Ну, тебе стоит только моргнуть, он все для тебя сделает. Перед километром голых ног никто устоять не сможет.

– Вряд ли ему что-то обломится. И у него вроде бы девушка есть?

– Он же сказал, что они расстались.

– Я не помню, что он говорил, не обращаю внимания как-то.

– Да нет, Свет, он хороший и смешной. От тебя без ума. Во всяком случае, будь с ним поласковей, хотя бы ради мусора. Я, конечно, тоже постараюсь, но главная ставка на тебя.

Шурик оказался легок на помине:

– А, вот вы где! А я думаю, куда делись, в душ, что ли, ушли?

– Шууурик, Шуууриик! – обрадовалась Наташа. – Какое счастье, что ты пришел! Мы так рады тебя видеть! Света так переживала, что не видела тебя уже целых два часа!