– Да с вами что угодно случиться может, – буркнул Геныч. – У людей-то пропуск. А я вас под свою ответственность беру. Случится что, с меня башку свинтят…

– На самом деле, – Костик, пыхтя, взбирался за мной на холм, – это не самая лучшая идея была, мне кажется…

Солнце стояло в зените, жарило еще сильнее, чем накануне, и уже в девять утра моя рубашка вся пропиталась потом.

Вокруг звенели комары. Лес шумел, смыкаясь вершинами, и казалось, что они перешептываются. Иногда, когда кто-нибудь приподнимал ветку, чтобы пройти, она тихо хрустела, будто вздыхая.

«А он реально живой», – подумал я.

– Скажи им это, – посоветовал я, показывая на четверку впереди и Геныча, возглавляющего процессию. – Им это, по-моему, нравится все…

Периодически до нас долетали отзвуки смеха. Валерин бас, Вовкино вечное ехидное хихиканье, Наташкин клекот и Светкин звон колокольчиков.

– Ржут, – Костик недовольно сплюнул себе под ноги. – Тут думаешь, как бы кони не двинуть…

Лицо у него было красное от натуги и отчаянно несчастное.

– Мы чужие на этом празднике жизни, Губарев, – усмехнулся я. – Смирись, это нужно принять.

– А? – Костик хлопнул себя по лбу, уничтожая какое-то вредоносное насекомое. – Чужие, говоришь?..

– Ну, да…

Иногда он все же до невозможности раздражал меня своей неимоверной тупостью.

Я остановился, поправляя лямку рюкзака. Костик скосил на меня глаза из-под пряди волос, прилипших к черепу.

– У тебя там пожевать ничего нет? – спросил он с надеждой.

– Жевать будешь на привале, – отрезал я.

Некоторое время мы шли молча. Потом Костик изрек:

– Я вот смотрю на тебя, Ярик, все тебе легко дается. И учишься ты хорошо, и все у тебя получается…

– Что у меня получается? – поразился я.

С моей точки зрения, у меня не получалось решительно ничего из того, что, на мой взгляд, должно было быть непременно реализовано.

Но донести эту мысль до Костика я бы просто не смог…

– Ну, вот держать себя так, словно ты отдельно… И они отдельно… А у меня вот нет… – Губарев запутался в словах и затих.

Я пришел ему на помощь.

– Это потому что я – интроверт. А ты – экстраверт.

– И? – Костик напряженно вглядывался мне в глаза, ожидая развития теории.

– И как-то так, – разочаровал его я.

Губарев обиженно засопел, сбивая носком кроссовки крапиву. Видимо, оставшееся до вечера время он пребывал в попытках снять завесу со столь волнующей тайны, потому что мы с ним больше не разговаривали.

Я помню все, как будто это случилось вчера…

Каждый момент, даже самый незначимый.

Я рисовал это снова, и снова, выдавливая из себя красками, выскребая мастихином, я множил и множил копии, пока окружающие не решили, что я окончательно сошел с ума, и не наступили тишина и забвение.

А потом вдруг это стало модно…

Горит костер, Геныч, похожий в его отсвете на меднолицего дьявола, помешивает палкой угли, Костик, Наташка и Вовка спят, а Трифонов со Светкой уединились в кустах…

Трифонов со Светкой уединились в кустах, и до меня доносились отголоски ее смеха, шелест одежды, жужжание молнии, расстегиваемой на джинсах.

Геныч проследил направление моего взгляда.

– Потерпеть не могут… Вот молодежь пошла… – внимательно посмотрев на мои скорбно поджатые губы, он добавил. – Нравится она тебе?..

Я неопределенно пожал плечами.

– Да я же вижу, нравится! – усмехнулся Геныч. – Так отбивай, за чем дело-то стало?! Или так и будешь в углу сидеть?..

Я тоже усмехнулся:

– Я же не могу человеку стать насильно интересен…

– Так ты потому человеку и не интересен, – отрезал Геныч, – что сидишь и молчишь все время с умным видом. Девушки-то задорных любят, весельчаков…

– Геннадий Андреевич, – попросил я, – можно я не буду с вами обсуждать, кого любят девушки?