– Я увеличил и куски реки, – тихо сказал Китон, и, повернувшись к этим фотографиям, я понял, что вижу еще больше мифаго.

На фотографии я увидел пять фигур, вместе переходящих реку вброд там, где их увидела камера. Над головой они что-то держали, возможно, оружие или посохи. Видно было плохо, фигуры расплывались, как на фотографии озерного чудовища, которую я как-то видел: только намек на движение и форму.

И все-таки… Переходят вброд говорливый ручей!

Последняя фотография оказалась самой впечатляющей, по-своему. Я увидел на ней только лес. Только? Там было что-то еще, но в то время я не хотел даже гадать о природе сил и формаций, которые там можно было увидеть. Китон объяснил, что недодержал негатив. Простая ошибка, причину которой он так и не понял, и фотография показала спиральные завитки энергии, поднимавшиеся от всей лесной страны. Жуткие, волнующие, соблазнительные… Я насчитал двадцать похожих на торнадо, хотя и более тонких вихрей, узловатых и перекрученных, как бы высовывающихся из невидимой земли под собой.

Самые близкие вихри отчетливо тянулись к самолету и обвивали незваного гостя… чтобы выбросить его.

– Теперь я знаю, что это за лес, – сказал Китон, и я удивленно посмотрел на него. Он смотрел на меня с триумфом, смешанным, однако, с ужасом. Шрам на его лице вспыхнул, и он закусил губу, уголок которой тоже был обожжен; казалось, что все его лицо перекосилось. Он наклонился вперед и уперся ладонями в стол.

– Я искал его с тех пор, как война кончилась, – продолжал он. – За эти несколько дней я понял природу райхоупского леса. Я уже слышал истории о призрачном лесе в этой области… вот почему я обыскивал все графство.

– О призрачном лесе?

– Населенном призраками, – быстро сказал он. – Один такой я видел во Франции. Там, где меня подстрелили. У него был не такой мрачный вид, но в сущности они одинаковы.

Я попросил его рассказать подробнее. Он откинулся на спинку стула и, казалось, боялся говорить. Он вспоминал и глядел в никуда.

– Я запретил себе вспоминать об этом. Я много чего запретил себе…

– Но сейчас вы вспомнили.

– Да. Мы стояли недалеко от бельгийской границы. Я много летал, главным образом сбрасывая боеприпасы бойцам Сопротивления. И вот однажды, в сумерках, мой самолет подбросило в воздухе, как будто я попал в огромный смерч. – Он посмотрел на меня. – Вы знаете, что это такое.

Я кивнул, и он продолжил:

– Я не смог пролететь над тем лесом, совсем небольшим, хотя и пытался. Я сделал вираж и попробовал еще раз. И тот же свет на крыльях, как… как совсем недавно. Свет лился с крыльев на кабину. Меня начало бросать, словно лист. И лица, ниже меня. Как будто они плавали в листве. Как призраки, как облака. Разреженные. Ну, вы знаете, как выглядят призраки. Эти походили на облака, зацепившиеся за верхушки деревьев, движущиеся, волнуемые ветром… но лица!

– То есть в вас никто не стрелял, – сказал я, и он кивнул.

– Да. Конечно, в самолет что-то ударило, и я всегда говорил, что это был снайпер… ну, единственное разумное объяснение. – Он посмотрел на свои руки. – Один выстрел – или один удар – и самолет камнем полетел вниз, в лес. Я выбрался наружу, за мной Джон Шеклефорд. Из обломков. Нам чертовски повезло… ненадолго…

– И потом?

Он с подозрением посмотрел на меня.

– Потом… ничего. Я вышел из леса и, когда брел среди ферм, на меня наткнулся немецкий патруль. Остаток войны я провел за колючей проволокой.

– Вы что-нибудь видели в лесу? Пока бродили там?

Он заколебался, но потом все-таки ответил с оттенком раздражения:

– Я же сказал, старина, ничего.

По какой-то причине он не хотел рассказывать о том, что с ним произошло после падения. Быть может, его унижало то, что его самолет сбили при странных обстоятельствах, а он сам попал в плен.