Что жизнь еще солнцем блескучим
восходит.
Восходит, у мира в глазах отражаясь,
Встает крепостною стеной урожая
И, шаркая жарко кленовой листвою,
Бежит, словно поезд, лесной полосою.
Мелькают лилово речушек заплатки,
Струится ковыль пламенеющим снегом.
Не я ли стою на зеленой площадке?
Не я ли пою про свидание с небом?
Не мне ли в раскидистых копнах тумана
Усталая женщина машет с кургана
Плескучей косынкой? Но я не прощаюсь,
Я вместе с Россией еще обещаюсь,
Еще обещаюсь грозою залетной,
Дождем востроклювым
по крышам прощелкать.
Еще обещаюсь росою соленой
Напрасно не мыть материнские щеки,
Качать колыбели, кружить карусели,
С вербóй целоваться серебряным хмелем!
Не сказка какая, а знамое дело,
Что жизнь на пределе – не знает предела!
Василий Капельник
В сугробах сроились прорехи и пятна,
На крышах блестит снеговая сыта…
Василий Капельник с душой сыромятной
Отволглым дрючком постучал в ворота!
А ну, выходите капелью лечиться,
Довольно в тулупах и варежках преть!
Какие у девушек страстные лица,
Горят конопушки – аж больно смотреть!
И воздух едовый, и небо не мутно,
И тесен речушке ледовый хомут,
И наша изба подбоченилась будто
И хлопает ставней незнамо кому.
Мне тоже обрыдло мое домоседство,
Заученно-вялый покой задарма!
Я тоже Василий! И прядает сердце
От каждой залетной косынки письма.
Прощай, моя мама, без пеней недельных,
Не надо в дорогу громоздкой сумы,
Коль держится крепко Василий Капельник
За тощий загривок волчицы-зимы!
«Я родился с серебряной ложкой во рту…»
Я родился с серебряной ложкой во рту,
Уверяют соседи меня вразнобой:
Оглашенный мой крик слышен был за версту,
И талы закачались над полой водой.
Улыбалась мне мать из-под теплой руки,
Ею хвастался дед как снохой дорогой.
И качали отца моего мужики
За лихой, огневой, голубой самогон!
Только кто-то не пил на веселом пиру,
Только кто-то в свой рот даже рюмки не брал.
И в семнадцатый март на промозглом ветру
Потому, может, голос я свой потерял.
Не успел я потешить ни мать, ни отца.
Не допел, не доставил на свадьбах весны
Ни купца-молодца, казака-удальца,
Ни разбойничьи те расписные челны.
В просторечии нашем – я просто охрип.
И не то чтобы петь вечера напролет —
Я стесняюсь при всех горячо говорить,
Опозорить боюсь старый песенный род.
Что же делать теперь? Я молчать не могу,
Не хочу, не хочу в рот воды набирать.
Даже косы поют на рассветном лугу,
Даже травы, упав, не хотят умирать…
Все равно буду петь о раскосых дождях,
О глазах зазывных хуторских молодиц.
Будут зори расти, как хлебы на дрожжах,
Будут звезды лететь на покатый карниз.
Покорятся слова и мелодия мне,
Ведь недаром тогда, не с тяжелой руки,
Улыбалась мне мать наяву и во сне
И качали отца моего мужики!
«Крещен в простой филоновской купели…»
Крещен в простой филоновской купели
Отцом Степаном чуть ли не тайком,
Когда над миром ангелы летели,
Я это понял радостно потом.
Жил так и сяк, то правым, то неправым,
Но что, наверно, истинней всего —
Ни мыслью злой, ни языком корявым
Не трогал всуе Бога своего.
Чтил старину, друзьям сполна мирволил,
С худым карманом плыл по кабакам,
Но не давал проснуться дикой воле,
Готовым к драке добрым кулакам.
Выкидывал забавные коленца
И не чурался пряного греха,
Коль жизнь располовинена, как сердце
Шершавого в прожилках лопуха…
И горд лишь тем, и слов не выбираю,
И бью природе-матушке челом,
Что я в паницком благодатном крае
Слыл у народа знатным косарем.
«Окрестность, округа, околица…»
Окрестность, округа, околица,
Окольная речка кружит —
На чем мое сердце покоится
И все, чем душа дорожит.
Подкова ль в проулке зацокала,