Лепота Василий Макеев

© ГУ «Издатель», 2010

© Макеев В. С., 2010

© Волгоградская областная организация общественной организации «союз писателей России», 2010

И не редеет празднеств череда…

В Русский земледельческий календарь я заглядываю довольно часто и с большим удовольствием: завлекательное чтение, счастливое уточнение уже хорошо известного, вложенного в душу опытом крестьянской жизни, народной мудростью, самой природой. Чуть ли не каждый день в году у нас назван, поэтически обозначен, объявлен праздником бесхитростного бытия. На русской земле мудрено, ей-богу, не стать поэтом!

Не помню, не ощущаю, когда и каким макаром во мне возникло это неистребимое и даже слезное тяготение к природе, к непорушимой ее естественности и самоспасительной силе обновления, какие бы плоды человеческой деятельности ни стремились извести ее под корень. Взять хотя бы запущенный родовой наш сад с разросшейся непомерно калиной, которую я бережно обкашивал своей еще непослушною косою, а дед мой Алексей недовольно бурчал: «Руби ее, внучок, она, как лебеда, повсюду лезет и лезет!», а мне было жалко калину, и я потаясь оставлял ее вживе.

Вот лопухи возле тернов, широкополые и толстозадые, рубил сплеча, ибо даже всеядные козы брезговали ими в садовом сене, и забрасывал их в те же колючие терны. Потому и разрастались они там такими зарослями, что хуторские парни с молодицами частенько почивали на них в полюбовном согласии.

В школу – в трех-четырех верстах от родного хутора, по весне и осени я ходил в одиночку через клейменовский лес по заросшей тропе – сначала зеленой, потом оранжево-чернильной. И меня через каждый куст окликали пичуги, трещали сороки, гукал припозднившийся витютень или, сдуру ума, заговаривал грудь соловей.

Все это было, было, а куда делось – неведомо!

И все же как-то сложилось нечаянно в детски восторженные стихи. Меня пригрели и ободрили многоопытные областные поэты, я честно пытался сочинять нечто социальное и нужноминутное, что в 60-е и позже поощрялось официальной литературой, но ничего значительного из этого не вышло, хотя и ничего практически не стряслось худого для моей поэтической судьбы. Комсомольским поэтом-бодрячком я не стал, слава богу, к Москве не приладился. Вернулся на родные берега, и во мне опять запели пичуги.

С какого, скажите, перепугу душу поэта (а я скромно себя таковым признаю) должны интересовать компьютерные виртуальности или рушащиеся ГЭСы на великих реках, коль мне достаточно и моей маленькой речушки-невелички Паники и старого пригрубка в крестьянской избе? О да, я консерватор и неумеха, но думаю, что нас, плачущих над загубленным родником с живой водой, Господь простит за житейские слабости скорее, чем высокоумных и вседенежных созидателей сомнительных ценностей, рушащих при этом великую лепоту Его земных творений.

Вот, оказывается, не в трех словах, но не так уж и громогласно я объяснил замысел моей незамысловатой книжки, собранной из погодных стихов многолетнего сочинительства. Кто согласится со мной – рад буду, кому невмоготу станет – не огорчусь. По сути – мы все дети одной природы, чьи светлые празднества идут бесконечной чередой и, надеюсь, не поредеют нам на радость.

Василий Макеев

Накрути буран

Тихий праздник

Снег примеривался,
Приноравливался,
Полегоньку шел,
Лапоточки плел,
То у вдовьих плетешков
Останавливался,
То, качаясь, напрямик
Зеленями брел.
Оступался в колее
Неразъезженной,
Словно чарку проносил
Мимо рта.
А потом как полепил
По-медвежьему, —
Получилась на земле
Лепота!
Закурчавились во мгле
Палисадники,
Гуси пробовали снег,
Как лузгу,
И суровые столбы,
Будто всадники,
Заблудились среди дня
На лугу.
Шапки справили стога
Приусадебные.
Тихий праздник наступил
На селе.
И кружились в небесах
Девки свадебные
На березовом седом
Помеле.

Пришла зима

Подули ветры от дорог.
Природе стало не до шуток.
И с плеч раскидистых дубок
Цветастый скинул полушубок.
Пропали осени труды,
Зазря молила, обещала
И простоватые дубы
В своих любимцев обращала.
Закаты плавились в окне,
Березы гнулись на коленях,
И паутина на стерне
Переливалась, будто лемех.
Но все увеялось в туман…
Декабрь взглянул на землю косо,
И белобрысая зима,
Как кошка, прыгнула на осень.

Радость снегу

Столько снега кругом,
                             что шаром не покатишь.
У реки замело по макушки кугу.
И за снежную блажь
                           только песней заплатишь,
Да и то до весны будешь в добром долгу.
Будто разом зима онемела с разбега,
Тень в сугробы ушла от усталых плетней.
И славянскую стать при обилии снега
У крестьянки-вербы стало резче видней.
Чтобы звонче скрипеть
                           беспечальным полозьям,
Чтобы девок сводить на крещенье с ума,
По дороге елозит богатырский бульдозер,
Оставляя из глыб снеговых терема.
Журавец наклонил заскорузлую шею,
Бьется рыбой ведро о заплаканный сруб.
От колодца соседка плывет по траншее,
А верней – голова с гневным вызовом губ.
Неспроста благодать привалила природе,
И крестьянской избе улыбнулась судьба.
У-у, какое накатит весной половодье!
У-у, какие, должно быть, восстанут хлеба!
Робко солнце искрит на сугробах бокатых,
На морозном окне – словно гуся крыло.
Столько снега кругом,
                             что шаром не покатишь,
Что и русской душе расточить тяжело!

Первые следы

На землю навзничь падают снега,
Сухой мороз синеет от натуги,
И, шепотом осоки протестуя,
Капризно губы сжали берега.
Но ты на зиму бровью повела!
В твоих глазах проталины улыбок,
И ты киваешь веером снежинок,
Протягивая руки-веера.
И тихо дышат белые сады…
И объясняться хочется негромко…
И осторожно первая поземка
Целует наши первые следы.

Ах, сани, кони…

Зима с распахнутыми далями,
Звезда в хохочущем снегу!
…Одни твои глаза-проталины
Меня от смеха сберегут.
Встают во мне из мрака месячно
Хмельнее сна, шальнее драк,
И мне кричат: «Зачем ты мечешься?
Какой дурак! Какой дурак!»
Мое забвение – два полоза,
Два шумно дышащих коня.
И скач без удержу, без повода,
Глаза от плача хороня.
Возьми, зима, мое раскаянье,
Мою пропащую любовь.
Кружи, води меня, рассказывай,
Души бессонницей снегов.
Ах, сани, кони – шеи-радуги!
На свист восторженно храпя,
Несут меня в другие радости,
В иное небо от тебя.
Полозья, хиханьки да хаханьки,
И мир ликующе творит
Берез танцующие ярмарки
И смех осин в лицо зари.
Но сердцу снова только горше ли?
Оно свое в себе копит:
Как мне в лицо летят пригоршнями
Твои глаза из-под копыт.

«Шарф пуховый, валенки подшитые…»

Шарф пуховый, валенки подшитые
Да тулуп с отцовского плеча.
На губах прибаски позабытые,
Под рукой жалмерка горяча.
А полозья стонут, как в агонии,
Коренник, играючи, храпит,
А в ногах приятель жмет гармонию,
Снег лицо сечет из-под копыт.
Пристяжная прыскает и стелется,
Удила залиты молоком,
Бьет в ладоши шустрая метелица
И за ними пляшет босиком.
Шибче, кони, снег метите гривами,
Коли вас цыгане не крадут,
Скоро скопом вас, мои игривые,
Навсегда в стране переведут.
Обними меня, моя обманная,
Мы еще задаром поживем,
Слыть тебе гостиничной путаною
В ресторанном городе твоем.
Прянем вскачь по берегу пологому.
Пой, годок! Гармоника, грусти!
…Напоследок вот что мне, убогому,
Нынче снится, Господи прости!

«Зиму дожди обокрали…»

Зиму дожди обокрали,
Снег проржавел от разрухи,
В бредне тумана застряли
Елок зеленые щуки.
Только метельные свары
Зябкой душе надоели,
Всюду открылись базары
Щедрой декабрьской капели.
Как говорят без бумаги,
Всячин у Господа много.
И застонали овраги,
И отдышалась дорога.
То не природы отрыжка,
И уж совсем не потеха —
То у зимы передышка
До непорочного снега.

«По ухабистой дороге…»

По ухабистой дороге,
По извилистой, как плеть,
Хорошо играть прибаски,
Да накладно песни петь.
Вот и я, во славу слова
Заложив судьбу свою,
Вон как громко прибасаю,
Как одышливо пою!
И несет куда – не знаю,
В карагодные ль края
На износ меня кривая,
Гулевая колея.
Я лечу, не задираюсь,
Во все стороны клубя,
И украдкой озираюсь
На других и на себя.
Чешет в гору друг мой ходко,
Не хватаясь за бока…
Там на игрище молодка
Не жалеет каблука…
Кто себе готовит тризну
Из-за розовых ланит,
Кто для ближних укоризну
Все за пазухой таит…
Петь стремглав взаправду жутко,
А страдать – тонка кишка!
Прибасай, моя зовутка!
Белена моя, дишкань!
Пусть несет и завевает
В карагодные края
На износ меня кривая,
Гулевая колея!

«Еще капель под сердцем екала…»

Еще капель под сердцем екала
И пахло прелою корой,
Пока бродил вокруг да около
Снежок с захлюстанной полой.
Еще туман тайком тропинкою
Блукал и скрадывал зарю,
Когда мороз тупой дубинкою
Под дых ударил декабрю.
И пала ночь в злорадном вьюженье,
И жуть ползет на взгорок лба,
Едва в ледя́ном окольчуженье
Зубами скрыпнет городьба.

«Раскиселило. С крыш заслюзило…»

Раскиселило. С крыш заслюзило.
Снег обвял, как запретный плод.
Это оттепель даль обузила,
Грянул с горушки гололед.
Вся страна в сплошном раскиселинье,
И грешно кричать в эту даль,
Чтоб какие-то гуси-селезни
Унесли такую печаль.
Что ж, случаются зимы голые…
Но все чудится, как и встарь,
Он дохнет еще в души квелые
Волосатой ноздрей – январь.

Будем живы!

Снег как будто поминальный,
Сирый, скорбный, нереальный,
Через лес прошел шажком.
Все же пасмурные ели
За ночь густо поседели —
Не расчешешь гребешком.
От природы невезучий,
На заре на всякий случай
Заяц спрятался в терны.
Снеговик застыл корявый…
Тишь какая, боже правый,
Угоришь от тишины!
Лишь знакомая синица
Под окно мое садится