– Это казалось таким правильным. Я даже не заметила, как разрушила его этой своей безусловной любовью… Я думаю об этом и десятки лет спустя, видя это порой в его глазах за завтраком.

– Что именно? – поднимаю брови, заглядывая ей в лицо.

– Его ту прежнюю жизнь, жизнь до меня. Он никогда не говорил мне этого, но я знаю, что он жалеет. Я стала однажды важнее всего для него, он отказался ради меня от мечты. Тогда я была так счастлива, что закончилась, наконец, эта пытка, что больше никто не причиняет ему боль на ринге, что не вижу больше этих окровавленных шорт в стиральной машинке. А когда он вдруг опомнился, время было упущено. Другие чемпионы пришли на его место. Он остался позади из-за меня. Я так ненавижу осознавать это. Если бы могла, сделала бы все иначе…

– Бросила бы папу? – мне вдруг стало так тошно, слезы навернулись на глаза. Эта параллель меня съедала.

– Не знаю, но я должна была подумать о нем. Я всегда буду виноватой. Он самое лучшее, что могло произойти со мной, а я – самое худшее, что случилось с ним. Так что, Джо, некоторое взаимоотношения в разы сложнее твоих, – она допила вино, встала, сполоснула бокал и, пожелав мне спокойной ночи, пошла наверх.

Я знаю, она сбежала от меня, чтобы я не видела ее слез. Она хотела поддержать меня, но только повергла в смятение… Я и понятия не имела о том, какую трагедию они вдвоем переживают.

Несколько часов я просто стояла на балконе и грела в руках бокал. Теплое вино, холодный воздух. Я хотела просто думать о нем этой ночью. Но не могла. Крутит внутренности нервным спазмом. Я принесла с собой столько чувств, сладких, сильных. Теперь им во мне нет места. То, что могу еще чувствовать, мне не нравится и причиняет боль. Хочу снова стать маленькой. Смеятся, когда счастлива. Обнимать, когда люблю. И чтобы от этого никому не было больно.

Я лежала на холодном полу его огромного залитого солнцем пентхауса. И пыталась научиться дышать заново. Высоко над землей, но еще живая. Об этом напоминала нестерпимая жгучая боль в груди и горле. А еще его отчаянный крик у моего лица:

– Джо, умоляю, не умирай. Пожалуйста, дыши, пожалуйста, пожалуйста, господи…

Его голос вернул меня в воспоминания о том, как я оказалась в этом аду.

Я помню, в тот день на мне были черные брюки-клеш и любимая белая рубашка. Я больше не надела ее после. Никогда. А еще бежевые лодочки. Встревоженная его исчезновением, и движимая пекучим чувством вины, я мчалась по коридору к двери квартиры Кевина.

Я звонила ему до этого много раз. Десятки, пожалуй. Он хранил молчание. Почти сутки прошли. Перед тем, как использовать свои ключи, я несколько раз безрезультатно позвонила в дверь.

Дверь открылась со звоном. Я сделала шаг внутрь и услышала хруст стекла. Это осколки под моими ногами. Я подняла глаза и застыла: квартира была разрушена. Голые поверхности, много битого стекла и перевернутой мебели. Я знала, он сделал это сам. Я словно видела, как в ярости он сметает со стола вещи, вышвыривает с полок книги, обрывает гардины, переворачивает стулья, пинает столы, разбивает зеркала и посуду. Здесь нечем дышать. Ухожу вглубь этой разрухи. У комода на полу разбитые фоторамки. Внутри наши фото. Мы отдыхали на Филиппинах в прошлом году. Держу в руках остатки рамки и фото внутри осколков стекла и думаю лишь о том, сколько злости он вложил в усилия разбить ее и какое красивое море на заднем плане.

Я нашла Кевина на диване. Он был вдребезги пьян. Спертый запах перегара окружал его, а носок моей туфли пару раз со звоном встретил бутылку виски, лежащую на боку у дивана.