– Я ухожу! – снова пытаюсь вырваться, но он одним движением опускает меня на спину.

– Ты злишься не меньше меня, – он взял мои кисти и, заведя их за мою голову, прижал к простыне.

– Зачем ты говоришь это? – я изучаю его глаза. В нем много всего сейчас. Он приблизил ко мне лицо.

– Ты знаешь сама, – он скользит глазами по моему лицу, шее, груди. Я почти физически чувствую его взгляд на своей коже. Словно раскаленное лезвие. Никто никогда так не смотрел на меня. Словно я была чем-то особенным. Он гладит большими пальцами мои запястья, надавливая, я чувствую, как о них бьется в венах мой сумасшедший пульс. Я сглатываю, а он рассматривает дрожащую кожу на моей шее. Опускает лицо и целует ее. Задыхаюсь от него тут же.

– Скажи прямо, скажи, оставь его, – я закричала. Чувства обострены до предела. Кажется, что сейчас взорвусь. Он прижимает мои руки к простыни, сдавливая запястья.

– Нет, – он обхватывает губами мой подбородок.

– Тогда пусти, и я уйду, – блефую: я не смогу уйти от него.

– Не отпущу, – чувствую прикосновения его груди к своей.

– Тебе не все равно? – дергаюсь всем телом, будто бы хочу освободиться от него. Не хочу. Не хочу. Не хочу.

– Посмотри на нас, Джо. Мне не все равно.

– Если скажешь бросить его, я брошу, – немного правды нам не помешает.

Он молча изучает мои глаза. В них все отчаяние и решительность, на которые способно мое существо. Если бы он сейчас сказал броситься в океан, я бы послушно захлебнулась.

– Не бросай, он ведь идеальный.

Яростно пытаюсь вырваться. Кому ты пытаешься сделать больно?

– С меня хватит! – я взорвалась.

– Я не могу о таком просить.

Замираю и рассматриваю его лицо и глаза. Кажется, ему больнее, чем мне. Это его тяготит. Это его разрушает. Я нужна ему, вижу. Так же, как и он нужен мне. Мы молча смотрим друг другу в глаза. Он сжимает мои руки. Я уже знаю, что так он говорит «я здесь, я с тобой, чувствуешь?» Чувствую.

– У тебя веснушки, – его лицо так близко, он улыбается.

– Вот еще, я вывела их два года назад, – обиженно отвожу взгляд.

– К счастью, не полностью.

– Нет у меня веснушек! – возмущенно вскидываю брови. Ненавижу даже воспоминание о них.

– Есть, и они жутко заводят.

Сглатываю, а он снова довольно рассматривает мою шею. Ему нравится это волнение во мне.

– Я много думал о том, какая ты, знаешь? Еще до того дня, как ты выдала это свое «Давай, сожги меня заживо!» – он улыбается. Я смущенно закрываю глаза. Я так хорошо помню тот вечер. – Я нашел платок у трибун. Взял в руку и почувствовал этот запах, – он глубоко вдохнул, ноздри его стали шире обычного. – До сих пор будоражит кровь, – он смотрел мне в глаза. – Теперь этот запах так близко, – улыбается. – На моей коже. Я представлял, какая ты должна быть с этим запахом. Я и подумать не мог, что ты такая. Такая моя до одури. Что настолько. Что так может клинить. Я, правда, хотел вернуть его тебе. Пока ты не уперла в меня свои сумасшедшие медные глаза там, в зале. Клянусь, в той темноте они горели, как у кошки. То, как ты смотрела… До сих пор от воспоминаний желудок крутит, – он улыбнулся. – Я видел, как ты тряслась, твои пальцы, губы, ресницы. И этот взгляд. От него органы внутри перевернулись. И я понял, что ты моя. Тогда я захотел, чтобы у меня осталось что-то от тебя. Я надеялся, что ты вернешься за ним снова. Так и вышло. Ты тогда поцеловала меня. Так порывисто и горячо. Ненормальная. И меня завела до предела. Я слетел с катушек и думал о тебе эти дни без остановки. Представлял тебя вот так, в своих руках. И сходил с ума… – он снова рассматривал меня. – Нет ничего лучше тебя такой, – он скользил глазами по моей обнаженной коже. – Скажу кое-что: я уже не отпущу тебя, понимаешь?