– Мам, – через минуту у меня возникла идея, – тебе ведь нужны туфли, посмотри, в чем на работу ходишь. Позорище (слово из ее лексикона, и исключительно в мой адрес)! Давай сегодня тебе купим? Я в сентябре и так отбегаю, а там – ботинки. К весне нога все равно вырастет.

Заблестели глаза, мать еле сдержалась:

– Вырастешь – купишь.

– Ну, мам!..

Оставалось вытягивать шею, наблюдая за ними из мужского отдела.

Возбуждение не бесконечно – такие пустяки я хорошо понимал в двенадцать лет, мне кажется, я понимал почти все, – чем сильней возбужденье, тем быстрее сойдет на нет.

Через час ожидание взяло свое, – ее мать потускнела, отец все реже навещал их, словно спился в одиночестве, сжился с тоской. И только ангел сиял как прежде, крылатый был счастлив, – девочка находилась в столице СССР! Мы оба были счастливы, оба крылаты. Три часа я смотрел на нее из другой очереди, – ангел делал вид, что не знает об этом, – прятал глаза, когда наши взгляды ненароком сталкивались, ругал себя, обещал в следующий раз не отвести взгляда… и снова убирал. И когда примерял туфли (смотрел не на туфли, – плевать мне на туфли!), и когда с коробкой в руках… на выходе я засмотрелся (прощай, ангел, прощай!), споткнулся (такое со мною бывает), ударился лбом о дверь.

– Бестолочь, как ты теперь в школу пойдешь?

Плевать на шишку!

Я даже не знаю, из какого она владивостока. Я никогда не узнаю, откуда пришла эта боль. Но иногда, когда… бывают закаты в полнеба, и ты в полнеба, и нет в этом никакого образа, никакой гигантомании, ни грана… не знаю чего… ничего!.. и нет тебя… когда радостно и тревожно, – кажется, что сейчас распахнется дверь (я просто не вижу двери, но она всегда рядом) и что-то прекрасное войдет в тебя, пречерного мгновенье назад, – я всегда нахожусь в магазине «Обувь», мне двенадцать, и через неделю Первое сентября.

Двери бесшумно открываются, я ступаю по мраморной плитке, невесом, весь облит искусственным белым светом, неестественным (этот свет сегодня называют дневным), – набальзамирован дневным светом; телом вечен. Навстречу возникают неестественные улыбки женщин, вечные: Вам помочь? подсказать? следуйте за мной – посмотрите сюда – сейчас актуально в Париже – новая коллекция. Вам для любимой? для жены? какого цвета у нее глаза? волосы? вы сами что предпочитаете? классика? унисекс?.. ах, вы не специалист! Обратите внимание на форму флакона, – какая экспрессия!.. пожалуйста, пробник, – чувствуете букет?

Никакой суеты, внимательные, готовые воспринимать прекрасное лица посетителей; готовые дарить прекрасное лица сотрудников. Музей искусств. Гид проводит по галерее (младший менеджер по продажам; проценты с реализации; летом Анталия), – приобщает к высокому, демонстрирует достижения человеческого гения, вытягивает шею: понюхайте, я сама такими пользуюсь, – вводит в прекрасный мир.

Как в Лондоне, как в Токио, как в Нью-Йорке.

Здесь надо было пережидать ливень!

Двери бесшумно открываются передо мной и закрываются без скрипа – не ударишься – автоматика. Я снова на улице. Огромное красное сердце из стекла (эмблема «Арбат Престижа») над дверями горит.

Флакон мира сего.

– уважаемый (с маленькой буквы), ваши документы, пожалллста!

Привычным движением лезу в карман.

– Не надо. – Младший лейтенант Шпак покраснел, наверное, что-то вспомнил, и отвернулся.

Не надо так не надо. Я подошел к «уазику», заглянул на заднее сиденье: рядом с блондинкой (потекшая тушь размазана по лицу, видно, пробовала разжалобить) сидел жгучий брюнет из ближнего зарубежья («хачик» на ментовском жаргоне, почти террорист). Оставалось одно свободное место, значит, затолкают как минимум двоих.