– Береги себя, – прошу я отца, ещё не зная, что вижу его в последний раз.

Таким я его и запомнил: его добрые, обнявшие меня напоследок руки, его улыбку, глаза, в которых светились мудрость и вера в победу. Папа ушёл, а Сашка даже попрощаться заскочить домой не смог. Я не знаю, как и где он погиб. Но в тот момент, когда уходил папа, мне впервые с малышовой поры захотелось заплакать.

На следующую ночь я услышал небывалый и почти незнакомый звук – над городом Ленина разливалась сирена, но к городу почти никто и не пробрался, просто отлично сработала противовоздушная оборона, поэтому я слегка расслабился. Как потом оказалось, рано я расслабился, но это было потом.

Папа написал совсем скоро – он стал начальником санитарного поезда. Его, да и Сашкины письма мы с мамой зачитывали до дыр, а из репродуктора звучало «оставили». И очень страшно мне становится от этого «оставили». Следя на карте за тем, названия каких городов звучат, я понимаю: совсем скоро враг подберётся к самому городу.

Воздушные тревоги учащаются, уже падают бомбы на город, уже есть жертвы и среди детей. Всё чаще вместо отравлений, аллергий, детских болезней звучит «огнестрельный перелом», «контузия», «осколочные раны», «ожог»… Временами под бомбы может попасть и санитарная машина. Мы знаем, что фашисты целят именно по красным крестам, уже знаем. Папа в письме написал… В своём последнем письме.

Мамин крик я слышу с улицы. В нём столько запредельного горя, и я буквально влетаю в квартиру, чтобы увидеть простой серый конверт. Мама просто кричит, будто от невыносимой боли, она лежит на полу и кричит так, что я едва понимаю, что происходит, но всё же опыт уже есть. Я перекладываю её на кровать, отпаиваю, успокаиваю, зная уже, что написано на листке, выпавшем из конверта. И когда спустя месяц почтальонка Светка из соседнего парадного, пряча глаза, отдаёт мне ещё один конверт – такой же серый, как и первый, я прячу его, чтобы Сашка был для мамы живым. Хотя бы он… Так мы остаёмся вдвоём.

А враг уже совсем недалеко, с каждым днём всё больше бомб сыплется на родной город, с каждой сводкой фашисты всё ближе и ближе, и в сердце заползает страх. Но в окно диспетчерской снова высовывается Лариска, и Евсеич, наш водитель, везёт доктора куда-то, где он очень нужен.

Постепенно рутина работы захлёстывает, не позволяя задумываться, я устаю бояться и перестаю поэтому. День за днём, ночь за ночью… наступает день, когда фашист уже дотягивается до нас своей артиллерией, отчего вызовы меняются. Появляется новый термин – «артиллерийский очаг поражения». Это значит, снаряды могут ещё больнее ударить. Школы, ясли, больница – все они в опасности…

– Доктор Нефёдов! – в окно высовывается Маришка, сменный диспетчер. – Вам на Пряжку! Артиллерийский очаг поражения на набережной реки Пряжки, 3. Только осторожнее!

– Постараемся, – киваю я, вздыхая. Как тут «осторожнее». – Давай, Евсеич.

И автомобиль «скорой помощи» срывается с места, неся надежду на жизнь, ведь это наша работа, наш ежедневный бой, наш фронт. Правильно сказал тогда папа, правильно! Мой фронт – здесь!

1. Переименован обратно в Невский в 1943 году.

2. Муз. бр. Покрасс, сл. В. Лебедев-Кумач «Если завтра война».

В бомбах и обстрелах минул сентябрь. Я уже знаю – город в окружении, об этом говорить ещё нельзя, но я же знаю… Я постепенно привыкаю к воздушным тревогам, обстрелам, давно уже привык к карточкам. Правда, нормы хлеба пересматривают, поэтому я откладываю, что могу, на всякий случай. Кто знает, как жизнь повернётся, а вот ощущение у меня так себе.