К октябрьским готовились, как обычно. На площади перед ГДО[43]тренировались парадные «коробки». Гарнизонный оркестр пытался золотыми геликонами разогнать тучи, бравурные марши сбивали неистовыми децибелами любую спесь с непогоды, отчего у простого ратного люда на некоторое время повышалось настроение. Офицеры лихо молотили подмётками по асфальту, колошматили друг друга локтями, добиваясь молодцеватой отмашки рук, продували могучие лёгкие строевыми приветствиями, криками «ура-а-а». Генерал на специально выстроенной дощатой трибуне отчего-то всё время матерился в громкоговоритель. То ли его не устраивало, как батальоны гарцуют перед его светлостью, то ли, наоборот, от удовольствия не мог сдержать эмоций. Может, просто нравился собственный матерный бас, усиленный динамиками в сотни раз.

Гена только-только перевёлся из Ненецкого Заполярья. С молодой своей ненаглядной. Относительно легко ухитрился выбить однокомнатную квартиру. Кое-кому в квартирно-эксплуатационном управлении отвалил даров тундры. Елена сразу начала обустраиваться. Вскоре квартирка превратилась в уютное гнёздышко, из которого так не хотелось никуда улетать и куда с точно таким же сильным чувством спешилось вернуться. Хорошо ему было у себя дома. Иногда приходила мысль, что это и есть настоящее счастье. Жена витала в облаках. Тоже от счастья. Собственно, чему удивляться? Ребята друг друга обыкновенно любили. Ясно, как солнечный день. И симпатичная их жилплощадь словно светилась. Хоть стены ещё оставались голыми. Не мешало бы ковёр повесить, палас на пол кинуть. Да где взять-то? В те времена царила эра тотального дефицита. Хозяйка сердито обмолвилась пару раз, но неожиданно разглядела в глазах супруга растерянность, которая, как правило, быстро метаморфози-ровала в неудовольствие. Обратила в шутку. Больше на эту тему не заикалась. Хоть порой и с трудом, но старалась гасить бабью невоздержанность в болтливости. Мужнин характер уже успела изучить, не дай бог маленькую хоть искру. Пожар или взрыв. Крах вселенной. Они не ссорились. У Елены хватало прозорливости. Умела она пользоваться красотой своей природной. Особенно глазами. В этих синих омутах умещались небеса. Гена там хозяйничал, и ему льстило, что судьба богом Ленкиных небес избрала его. О том, что там кто-то мог оказаться другой, страшно было даже подумать. И он старательно гнал гнилые мыслишки взашей.

Седьмого ноября в девять ноль-ноль подразделения полигона выстроились перед памятником Ленину у Дома офицеров. С утра подморозило. Периодически подваливало снежку. Начало в десять. За каким, спрашивается, лешим людей лишний час на собачьем холоде манежить? Чтобы Советская армия ещё непобедимее и легендарнее была? А дебилизмом ещё сильнее! В последние годы особенно. Дурак на дураке. А если ещё не дурак, то заставят. Интересно, кому это нужно? Почему любое проявление интеллекта в войсках преследуется чуть ли не по закону? Как-то один ортодоксальный генерал на строевом смотре выговаривал молодому:

– Не надо тут мне делать умное лицо, товарищ лейтенант! Вы же офицер.

Случай действительно имел место. Со временем стал анекдотом, легендой. Многие приписывали авторство себе. Бывало, проверяющий какой-нибудь в один день мог в разных частях услышать, что именно у них в полку такой-то генерал кричал на такого-то лейтенанта. Чтоб люди не околели в сапожках хромовых на тоненькой подошве, командиры периодически командовали:

– На месте, шагом марш!

Строевые коробки начинали раскачиваться. Вправо-влево, вправо-влево. На месте. И никому не смешно.