Спустившись по лестнице к Неве, присел на ступеньку и засмотрелся на воду. В реке отражались огни другого берега. Справа – шпиль Петропавловки, слева смутно виднелась Ростральная колонна. Через Дворцовый мост светящимся потоком неслись автомобили и троллейбусы, поток был красным, а обратный ослепительно-белый. Любимый город. Прекрасный город! А ведь через полгода – расставание. Куда распределят? Кто знает, когда ещё увидимся с тобой, Ленинград.

– О ком так тяжело вздохнули, доктор? Уж не камень ли на сердце? – ненец хитровато сузил и без того узкие глаза, а лейтенант удивился его проницательности. Не такие они и дикие, оказывается. Вон как заговорил, будто философ. Насквозь, что ли, видит?

– Да так. Ленинград вспомнил. Учился шесть лет, душой прирос. Красивый, самый лучший на свете город.

– Я был в Ленинграде, – совсем удивил лейтенанта погонщик. – Когда в армии служил, учебку там проходил.

– Да что Вы? Неужели, в самом деле…

– …все сгорели карусели? – подхватил оленевод и рассмеялся. – Вы прямо как в сказке, стихами говорите. Я накануне дочке читал, – и, видя, как удивлённо приподнялись у доктора брови, добавил: – Наверное, думали, что мы безграмотные? Нет, поверьте. И читать, и писать умеем. Даже олени, – и ещё громче рассмеялся, потешаясь над лейтенантом, который смутился, раскраснелся, будто девица, застигнутая врасплох.

Они покурили, непринуждённо болтая о том о сём. Потом доктор спросил, что с ребёнком. Оказалось, погонщик был отцом той самой девочки. Непонятная какая-то хворь: у неё распухла щёчка, поднялась температура.

– Ну, тогда надо поспешать. Тебя как звать-то? – лейтенант протянул руку. – Меня Геннадий Петрович.

– Знаю, доктор. Вас вся тундра знает. Меня – Володя. Можно без отчества. Пора, однако, олешки отдохнули.

Принялись их поднимать, не тут-то было. Животные взбунтовались. Уж сильно комары одолели. Володя вначале негромко покрикивал, тормошил за рога. Ни в какую. Постепенно выходя из себя, стал пинать в бока. Сперва слегка, потом сильнее. Наконец, один поднялся, за ним другой. Третий же не реагировал. Что тут будешь делать? Разойдясь не на шутку, саданул сапогом прямо по морде. Олень замычал и глубже уткнулся в камус. Тогда хозяин стал колошматить упрямца так злостно, что доктор не выдержал и оттолкнул.

– Слушай, ты же его до смерти.

– Э, ленивый совсем.

– Бить-то зачем?

– Давно хотел зарезать, да всё некогда. Ну, вставай!

Он опять замахнулся. Но Геннадий решительно воспрепятствовал. Володе ничего не оставалось, как запрячь тех, которые были послушны. А бунтаря привязал к нартам.

– Ладно, пусть бежит налегке. Дома разберёмся.

Оставшийся путь предстоял нелёгкий. По сплошным кочкам. Двум оленям в упряжке тяжело. Володя соскочил, бежал рядом. Доктор, естественно, последовал примеру. Когда прибыли к стойбищу, едва держался на ногах. В отличие от оленевода, тот и не вспотел.

Когда подъехали, из чума показалась Володина жена. Небольшого роста, тоненькая и, наверное, красивая. Впрочем, подумал Геннадий, не столько симпатичное лицо у неё, сколько необычное по европейским меркам, скуластое, с раскосыми глазами, носик маленький. Не страшная, по крайней мере. Вошли в чум. За марлевым пологом на постели, а постелью в тундре называют оленью шкуру, лежало несчастное дитя. С первого взгляда определил воспаление лимфатической желёзки. Девочка была вялой, даже не заплакала, когда ввалился огромный дядька в военной форме. По расширившимся глазёнкам можно было догадаться, как испугана. М-да, дело серьёзное. Стал ощупывать щёчку, пытаясь определить, не началось ли нагноение. Если так, надо бы в больницу на операцию. Поделился рассуждениями с родителями. Те только руками развели. Рация в бригаде испорчена, вертолёт не вызвать. Муж специально ездил в Кию, чтоб вызвать помощь. И что дальше?