«Подумайте о последствиях!» – прокурор города стучал кулаком по столу. «Сначала ремесленники, потом торговцы потребуют того же. Это подорвет сам фундамент нашего общества!»

Но бургомистр словно со стороны слышал их голоса. Они доносились будто сквозь толщу воды, теряя свою силу и убедительность. В голове звучали другие слова – спокойные, мудрые рассуждения Томаса о том, как процветание простых людей ведёт к процветанию всего города. О том, как богатство, распределенное справедливо, умножается, подобно хорошо посеянным семенам.

Странно… Он помнил этот разговор, помнил убедительные доводы. Но было что-то ещё – что-то в глазах лекаря, в его голосе. И это «лекарство от мигрени», которое тот давал… После него мысли становились такими ясными, такими правильными.

Иногда бургомистр ловил себя на мысли: не околдован ли он? Не опоили ли его чем-то? Но потом приходил Томас со своим лекарством, и все сомнения растворялись в удивительном покое. Он видел мир словно заново – ярче, чище, справедливее.

Вчера он застал дочь в библиотеке – она смотрела на Томаса так, словно он солнце. Раньше бургомистр пришел бы в ярость – какой-то простолюдин осмеливается заглядываться на его Анну-Марию! Но теперь… теперь он видел в молодом лекаре что-то большее. Что-то, чего не мог объяснить.

Из дневника бургомистра:

«Сегодня поймал своё отражение в зеркале и не узнал себя. Нет, внешне я не изменился. Но взгляд… В нем что-то новое. Что-то, похожее на свет. Тот самый свет, что я вижу в глазах Томаса.

Знаю, за моей спиной шепчутся. Говорят, что я сошел с ума, что разрушаю вековые устои. Но впервые в жизни я чувствую, что поступаю правильно. И если это безумие – что ж, пусть будет так. В конце концов, какая разница, почему приходит прозрение? Главное – оно пришло.

А завтра Томас принесет новую порцию лекарства. И мир снова станет прекрасным и правильным…»

Глава четвертая: Тюрьма разума

Их встреча произошла в сумерках, когда последние лучи солнца окрашивали стены домов в багровый цвет. Новый ростовщик, господин Вейс, восседал за массивным столом Крамера, словно коршун, готовый к броску. Его тонкие пальцы, унизанные перстнями, выстукивали нервную дробь по столешнице.

Томас намеренно заставил его ждать. Когда он вошёл, то первым делом зажёг курильницу – «восточный обычай для приятной беседы», как он объяснил. Сладковатый дым поплыл по комнате, заполняя каждый угол.

С едва сдерживаемым удовольствием Томас наблюдал за тем, кто считал себя хищником, не подозревая, что сам стал добычей. Вейс восседал в кресле Крамера с таким видом, словно весь мир уже лежал у его ног. Бедняга даже не понял, почему вдруг у него начали дрожать руки, а по спине побежал холодный пот.

Новый состав работал превосходно – достаточно нескольких вдохов, и самый надменный гость начинал чувствовать необъяснимый страх. Страх, которому нет причины, но от которого невозможно избавиться.

Из воспоминаний слуги Вейса:

«Господин вернулся с той встречи совсем другим человеком. Бледный, руки трясутся. Всю ночь потом метался по комнате, вздрагивал от каждого шороха. А под утро приказал готовить экипаж для отъезда. "В этом городе что-то не так," – всё повторял он. "Здесь сам воздух пропитан ужасом…" »

«Видите ли, господин Вейс,» – говорил Томас, наблюдая, как расширяются зрачки ростовщика от страха, – «этот город меняется. Здесь больше нет места для тех, кто наживается на чужом горе. Вы можете остаться, конечно… Но боюсь, здешний климат окажется для вас слишком… тяжёлым.»

Вейс пытался сохранить самообладание, но молодой лекарь видел, как его пальцы судорожно сжимают подлокотники кресла. Страх уже проник в кровь ростовщика, растекся по венам, достиг самого сердца. Тот особый страх, что Томас вплел в дым курильницы – страх, не поддающийся никакому разумному объяснению.