В кабинете ростовщика горели свечи в серебряных подсвечниках – те самые, что когда-то украшали дом резчика по дереву Мейера, пока долги не сожрали всё его имущество. На стенах – картины, Томас узнал их – из коллекции старого художника Вебера, чья семья теперь ютилась в подвале на окраине города.

Крамер сидел за массивным столом, перебирая чётки – не простые деревянные, а из полированного янтаря. Его пальцы, унизанные перстнями, двигались быстро, нервно, словно пересчитывали невидимые монеты.

«Присаживайтесь, мой юный друг,» – его голос был медовым, но эликсир позволял Томасу видеть то, что скрывалось за этой сладостью. Яд. Яд в каждом слове, в каждом жесте. «Я наслышан о ваших… успехах.»

Ростовщик говорил долго – о процветании города, о пользе торговли, о важности порядка. О том, как опасны перемены, как важно сохранять традиции. А Томас смотрел на его руки, на эти янтарные чётки, и видел: каждая бусина – это чья-то сломанная судьба, чьи-то слёзы, чей-то разрушенный дом.

«Вы ведь понимаете,» – вкрадчиво продолжал Крамер, – «что ваш дар… он мог бы принести куда больше пользы, если направить его в правильное русло. Подумайте о возможностях. О связях при дворе. О влиянии, которое даёт золото…»

А наверху кто-то застонал – должно быть, его больная сестра. И в этот стон словно вплелись голоса всех тех, кого разорили проценты этого «благочестивого» человека, каждое воскресенье стоящего в первом ряду на церковной службе.

Из церковной хроники:

«…и пожертвовал господин Крамер на новые витражи сумму немалую, за что удостоился особого благословения. А то, что в тот же день три семьи лишились крова за долги – так на то, видно, воля Божья…»

Крамер выложил перед Томасом бумаги – долговые расписки его отца, закладные на их дом, какие-то векселя. «Всё это можно решить одним росчерком пера,» – улыбался он, и в тусклом свете свечей его зубы казались золотыми.

Эликсир пульсировал в крови юноши, обостряя каждое чувство, каждую мысль. Томас видел насквозь план ростовщика – сделать его своим должником, своей марионеткой. Привязать золотыми цепями, заставить лечить только тех, кто может заплатить. Превратить дар исцеления в ещё один способ выжимать деньги из отчаявшихся людей.

Но Крамер не знал главного – не знал об эликсире, о том, что каждое утро три капли чудесной жидкости открывают Томасу глаза на истинную природу вещей. Не знал, что молодой лекарь давно понял: нельзя излечить тело города, пока его душа отравлена такими, как ростовщик…

В кабинете Крамера, среди запаха ладана и плесневелого богатства, Томас заметил то, что обычный взгляд никогда бы не уловил: на стене – гравюра с гербом королевского казначея, в углу – свиток с печатью епископа, на столе – письма с затейливыми вензелями высокопоставленных особ. Эликсир обострил его зрение настолько, что он мог прочесть отражение адресатов в серебряной чернильнице. Какая удивительная паутина власти – от этого мрачного кабинета до самых высоких палат королевства…

Из тайных донесений городского соглядатая:

«…и каждый месяц через торговый дом Крамера проходят суммы столь значительные, что на них можно было бы купить целый город. Но самое странное – часть этих денег словно растворяется в воздухе, исчезает в лабиринтах счетных книг, чтобы появиться уже в других руках, в других городах, при других дворах…»

«Вы умны, молодой человек,» – Крамер откинулся в кресле, поглаживая янтарные чётки. «Слишком умны, чтобы не понимать: ваш дар – это ключ. Ключ, который может открыть любые двери… или закрыть их навсегда.»

Томас смотрел на него, и эликсир помогал видеть за словами ростовщика тени других людей – тех, кто действительно держит в руках нити власти. Епископ, который благословляет ростовщичество за долю от прибыли. Королевский наместник, чьи долги превратились в преданность. Судьи, чиновники, купцы – все связаны невидимыми нитями долговых расписок.