Эта фраза нарушила оцепенение. С удивительной для сильно надрызгавшихся стариков скоростью мы разобрались со счетом и вышли на улицу. Был еще только первый час, но мы оказались последними гостями в «Никсе».

Только в воскресную ночь Манхэттен может быть таким тихим и безлюдным. Мы стали прощаться. Дон и Дуг жили в Нью-Джерси, поэтому они, заверив нас, что не пропадут из виду и будут звонить, поспешили к станции метро.

Джей Гласс и Мимси поймали такси – одно на двоих, так как им обоим нужно было в Верхний Ист-Сайд. Они казались подавленными. «Притворяются», – подумал я.

Мы с Майором жили в центре и собирались пройтись.

– Что, если предположение, что Бром Бонс испугал Икабода Крейна посредством подсвеченной изнутри тыквы с прорезанными глазами и ртом, на самом деле не соответствует действительности? – спросила она, когда мы перешли через улицу. – Что, если он и правда вызвал Всадника без головы?

А я ответил:

– Мимси неплохо сыграла. Надеюсь, вы с ней – наверное, в компании с Джеем – хорошо развлеклись, дурача остальных на счет возвращения старого ван Брунта. Это напомнило мне о старых добрых деньках.

Она остановилась и с высоты своего роста смерила меня взглядом:

– В старые добрые деньки ты острее воспринимал действительность. Ты отчетливо видел зло, заключенное в ван Брунте. Могу дать тебе честное слово, что, кроме пары странных намеков, которые я слышала от нее на похоронах Эдди, Мимси ни слова не, говорила об этом до сегодняшнего вечера. Джей когда-то давно говорил мне, что убежден в том, что на этом месте во времена колонии случилось что-то очень плохое. Но у него, похоже, на этот счет навязчивая идея.

Я был удивлен.

– В действительности, – продолжала она, – я пригласила тебя сегодня, потому что я как раз о тебе и беспокоилась. Я помню, как ван Брунт доставал тебя – сейчас это называется сексуальным преследованием. Помню твой сон о ночном экипаже и старой гостинице. Я подумала, может быть, какие-то крючки ван Брунта остались и в тебе, как они остались в Аккерсе.

Чтобы очистить голову от всей этой чепухи, я обернулся, чтобы посмотреть на «Никс» во всей его обновленной уродливости. И увидел сельскую гостиницу не наших времен. Ее освещали только звезды да половина убывающей луны. В окнах мерцали свечи.

Вдруг показались фонари кареты. И тут я ясно увидел те детали, присутствовавшие в моем старом сне, которые я никак не мог ухватить и вспомнить после пробуждения: у кучера на козлах вместо головы была горевшая багровым огнем тыква, а из окна кареты на меня смотрело лицо ван Брунта.

– А оказалось, – сказала Майор Барбара, глядя на мою отвисшую челюсть, – это о Мимси надо было беспокоиться. Бедная девочка была в отчаянном положении. Ей нужно было кормить и себя, и ее никчемного мужа. И ван Брунту удалось-таки отхватить кусочек ее души. А судя по тому, как ведет себя Джей, ван Брунт и его совратил.

– Он всегда в центре всего, – сказал я. Подул холодный октябрьский ветер и унес остатки кайфа. – А мы с краю.

– Да. Мы – мелкие сошки.

– Как Дуг и Дон.

– Да, – сказала она. – И нам просто повезло, что он не измолол нас в труху.

Мой рассказ берет свое начало в «Легенде о Сонной Лощине» Вашингтона Ирвинга. Считается, что Ирвинг соединил элементы местных нью-йоркских сказок о мстительных призраках индейских вождей с немецкими народными легендами о Ночном всаднике. Он писал эту новеллу спустя тридцать пять лет после Американской революции и избрал местом действия долину реки Гудзон, какой она была незадолго до окончания войны. Он сделал Всадника без головы гессенским наемником, ищущим свою оторванную ядром голову, – не очень старый призрак, надо сказать. В какой-то мере он пытался создать американскую мифологию, сравнимую с европейской. Я всегда поражался, насколько он в этом преуспел. «Легенда о Сонной Лощине» стала частью нашего фольклора и, наряду с его «Рипом ван Винклем», в значительной части определяет наши представления о голландском Нью-Йорке колониального периода.