Но наваждение продолжалось только до того момента, пока человек не развернулся. Это был смуглый мужчина, латиноамериканец или араб, нисколько не похожий на Голландца. На вид ему было лет тридцать, голова у него была бритая, а не лысая, под мышкой он держал картонную коробку. Наверное, это был управляющий или даже один из владельцев.

Выйдя из двери, он запер ее – похоже, в том, что осталось от верхних этажей, они устроили склад – и тут увидел меня:

– Эй, мистер, – его акцент нелегко было распознать, – этот этаж сегодня закрыт.

С легкой улыбкой и настороженным вниманием человека, привыкшего выпроваживать пьяных, он показал на лестницу, и я спустился.

– Места полно и здесь, внизу, – добавил он, проводив меня до столика.

Увидев нас, Майор догадалась, куда меня занесло, улыбнулась и незаметно кивнула.

Джей Гласс, размахивая виски с содовой для большей убедительности, говорил:

– Я считаю, на ван Брунте лежало проклятие, переданное ему от Брома Бонса. Или, возможно, оно появилось даже раньше. Но ему самому это не казалось проклятием. Оно выражалось в том, что он был и вел себя как самое отвратительное чудовище. Его предок завоевал Катрину ван Тассел, вызвав Всадника без головы. А он делал это со всеми встречными и поперечными.

Майор сказала:

– Мы все думаем, что призраки приходят из прошлого, но, возможно, их существование не подчиняется временным законам.

Остальные кивнули с глубокомысленным пьяным пониманием, и я понял, что сеанс групповой психотерапии вошел в новую фазу.

Заговорила Мимси Фридман:

– Я видела ван Брунта, может, лет десять назад.

Я хотел было сказать, что к тому времени он уже несколько лет лежал в могиле, но посмотрел на серьезные лица остальных и не стал раскрывать рот.

– В тот год мой брак с Джоакимом окончательно рассыпался, – сказала она, и я вспомнил: кто-то мне говорил, что она в ту пору рассталась с дизайнером из Европы. – Борис и Джон очень мне помогали. У них была прелестная маленькая ферма на Гудзо не неподалеку от равнины Мохок, и тем летом я там долго гостила. Естественно, это была не настоящая рабочая ферма, но у них был сад и небольшая отара овец – очень красивых, в основном серых с черными мордочками, – которая мирно паслась в полях. В пруду плавали гуси, а по двору ходил конь по кличке Гриспин, списанный по старости из нью-йоркской полиции, – самое ласковое животное в мире. Он тыкался в тебя носом до тех пор, пока ты не отдашь ему весь сахар, что был у тебя в карманах.

Они наняли местного жителя, чтобы он смотрел за животными. Я никогда с ним особо близко не сталкивалась – он был нелюдимым и избегал общения. Однажды в конце лета ему нужно было куда-то отлучиться, и вместо него должен был прийти кто-то другой. Я помню, был жаркий день. В горах громыхало, но ни молнии, ни дождя не было. Я увидела мужчину, идущего по полю к Гриспину. Его фигура и походка показались мне странно знакомыми. Он тоже меня заметил. Это был Бад ван Брунт, и он долго смотрел на меня, как будто узнал и хотел, чтобы я это поняла.

В тот же день я собрала вещи и уехала. Борис и Джон в конце концов убедили меня вернуться, и больше я этого человека не видела. Но все вокруг было уже не так. Даже Гриспин стал какой-то нервный.

Над столиком повисло гробовое молчание. Но я уже знал, что за этим последует, и улыбнулся.

– Я вот все думаю, – произнесла Майор, – что же Эдди Аккерс увидел в тот вечер, когда притащился сюда умирать. – Она хотела что-то добавить, но тут к нам подошла официантка Бениция и сказала:

– Дамы и господа, простите, но, боюсь, мы сегодня закрываемся пораньше.