– Нинка, идёт кто-то. Небось Евдокимыч вернулся.

– Да слышала я. Машина прошла. Занавеску задёрни, не срамись…

Шура затворила за собою входную дверь и нерешительно толкнула дверь в комнату.

– Здравствуйте, – тихо проговорила она, осматриваясь.

Слева, в углу, громоздилась печь, справа, у стены, стоял стол с лавкой. Поперёк комнаты была натянута верёвка с ещё колышущейся, только что задёрнутой занавеской из весёленького цветастого ситчика. На полочке, закреплённой к стене, колеблющимся светом горела керосиновая лампа с закопчённым стеклом, а у стола стояла стройная, крепкая девушка с длинными волосами, заплетёнными в толстую косу, в форменных гимнастёрке и юбке, только без знаков различия.

– Во… Ты кто?

– Мне Прохорову. Товарищ старшина Евдокимов направил.

– А! Здравствуй. Ну, слава Богу, дождались. Какую неделю ему говорю – работать некому. Разродился наконец… Тебя как звать?

– Александра…

– Саша, значит. А я Прохорова и есть, Нина.

– Из-за занавески выглянула пухлая, босая девушка с короткими шелковистыми соломенными волосами, в белой рубахе, кое-как заправленной в форменную юбку, с любопытными круглыми серыми глазами, обрамлёнными густыми белесыми ресницами.

– Так нет Евдокимыча, что ли?

– Да он машину разгружать поехал, а мне велел сюда идти. Сказал, что я на довольствии.

– Ну, ясно, что не в древнем рабстве. За вещами на склад завтра пойдём – приоденешься как положено – а сейчас накормить тебя надо, – проговорила Нина, оценивающим взглядом рассматривая Шуру, – с утра небось не ела.

– У меня сухой паёк есть, – будто извиняясь сказала Шура, торопливо развязывая свою котомку.

– На стол клади свой паёк. Вон, в печке картошка горячая, достану сейчас. Поужинаешь, чаю попьём, познакомимся. Танька, ты чего стоишь, воду неси… Её Таня зовут, мы вместе в одной смене теперь будем… Слей Саше, небось пропылилась вся. В кузове, небось, ехала?

– В кузове… Растрясло всю…

– Ну вот… Тань, да ты кипятку-то в ведро плесни, чтобы тёплая была. Холодрыга же на дворе, застудится…

Через полчаса они сидели за столом, и Шуре, в первый раз с того дня, как весною пришла похоронка на её сводного брата Афанасия, было наконец спокойно и хорошо, потому что новые подруги приняли её как равную, потому, что с кожи и волос наконец была смыта противная липкая глиняная грязь, потому, что варёная картошка была горячей, и эту картошку можно было щедро обмакнуть в соль… А ещё потому, что жизнь Шуры – по крайней мере на ближайшее время – наконец-то определилась.

– Ну да… Шла, шла, пирожок нашла… По чистому полю с анютиными глазками, через синие реки с берёзовыми мосточками, под голубыми небесами с весёлыми ласточками, и – повстречалась. На земляничной полянке, надо полагать, – прокомментировал я начало легенды, изложенное Николаем, – точно, да… как в сказке.

Конечно, Николай услышал иронию в моих словах.

– Про берёзовые мосточки – поэтично, у вас талант… Да я понимаю, о чём вы, – проговорил он, задумчиво разглядывая своё отражение в лужице, растёкшейся по асфальту под нашими ногами, – то есть, о чём – это я формально понимаю, а как это в реальности – даже и представить себе не могу. В том смысле, что вот так – взять, выйти в чисто поле с котомкой за плечами, и куда-то идти не знамо куда от догоняющей тебя линии… Фронта, между прочем. Я ведь предполагаю, по какой дороге она ушла. Там и сейчас просто пыльный просёлок. Асфальт, потом уже, по другой дороге проложили, а раньше в райцентр там ходили… Шура, конечно, в райцентр пошла. Всё-таки железная дорога, власть какая-то… Только это сорок километров, между прочим. Пусть даже летом… Сколько может унести двадцатилетняя девочка в котомке за плечами? При том, что, наверное по большей части босиком шла, чтобы какие-нибудь единственные башмаки не разбить… Мы вот с ребятами, в благословенном студенчестве… в походы на выходные ходили, а на самом деле – водки попить и побезобразничать. Пешком – от трамвая до электрички, ну и от электрички километров десять. В глушь, так сказать. Ну, пусть на три дня ходили. Так у пацанов рюкзаки были килограммов на двадцать, у девчонок на десять… Хорошо, минус водка… Всё равно. А ежели –