Легенда о кимрском сапожнике Виктор Калитвянский

Историческая фантазия в 2-х актах

Действующие лица:

Рассказчик.

Михаил, крепостной сапожник.

Григорий Пустынин, кимрский купец.

Татьяна, дочь Пустынина.

Барыня Глафира Петровна.

Дашка, служанка барыни.

Семенов, управляющий имением.

Отец Андрей, местный священник.

Капитан Леонтьев.

Поручик.

Царь.

Первый сапожник.

Второй сапожник.

Третий сапожник.

Четвертый сапожник.

Первая торговка.

Вторая торговка.

Третья торговка.

Первый торговец

Второй торговец

Первый скоморох.

Второй скоморох.

Палач.

Солдат.

Первый мужик.

Второй мужик.

АКТ 1

Сцена 1

Вид на Волгу со стороны базарной площади Кимры. Справа – Троицкая церковь.

Появляется Рассказчик.

РАССКАЗЧИК. Говорят, в нашей Кимре люди живут лет триста. Или четыреста. А может, и пятьсот… Кто говорит? Ученые, историки всякие. Но ведь ученые – какой народ? Им обязательно подай какой-нибудь черепок, наконечник или хуже того – кость… А потом кладут весь этот хлам в музей и велят нам любоваться… И всё, что-ли? А как же интуиция, прозрение, полет, понимаете ли, душевной фантазии… Мне вот лично кажется, на нашей кимрской земле люди живут со времен царя гороха. А чего не жить-то? Вы только поглядите: красота-то какая…(Разводит руки.Пауза.) В общем, на самом деле, как бы поточнее выразиться… истина спрятана не в музее, а в народной памяти. А народная память – где располагается? Где сохраняется? У нас она располагается, в наших, в некотором роде, мозгах… (Стучит себя по голове.) И в наших, представьте себе, сердцах… (Прикладывает руку к сердцу.) А передается – душой в душу… Душа – вот наш истинный летописец. Она, душенька наша, все помнит, все знает. Её только надо правильно спрашивать. Вот я её, душу-то, спрашиваю как-то: что самое главное в нашей кимрянской истории? И что вы думаете, как она мне ответила? Душа-то? Что самое главное? Что? (Прикладывает руку к уху, слушает.) Правильно! Самое главное в нашей кимрянской истории – это сапог. Ну, или попросту – обувка. Потому как эту обувку наш кимрянский мужик тачает которое уже столетие… И началось это давным-давно, и пережила наша кимрянская обувка столько князей, царей и генеральных секретарей, что ни перечесть, ни упомнить. Об ней, об нашей обувке, песни поют, романы пишут и легенды складывают… Вы спросите, кто складывает, легенды-то? А я почем знаю? Кто-то легенду сложил, а потом она гуляет как ей вздумается, и никто ей не начальник, никто ей не указчик. А уж мое дело телячье. Что слышу, то и рассказываю… Вот я вам сегодня такую легенду и поведаю… (Поднимает палец.) Жил как-то в кимрской земле человек и звали его Мишка-сирота. Сирота – потому как родителей он сам не знал, да и другие их не помнили. Был в то время на Руси – царь, а в Кимре – барыня. И этой барыне принадлежала почитай вся Кимра. Ну, и Мишка-сирота тоже был её дворовым человеком. Так уж тогда люди жили – что одному все, а другому – шиш с маслом… Или даже без масла… Мишка наш сызмальства все подглядывал, как там мастера-мужички над обувкой потеют: режут, стучат, клеют, шьют. Подглядывал да подслушивал. Бывало, мастер скажет «шпандырь»! – так Мишка тут же к нему пристаёт: что такое, почему и для чего… Или там, «гладилка» какая, «илёнка» или, прости господи, «шмухта»… Вот он так подглядывал, подслушивал, а потом и сам взялся, да так – что все рты поразевали… Ну, а потом пришла пора, подрос Миша и стал на девушек засматриваться. И приглянулась ему одна девица, наша, кимрянская… И вроде он ей – тоже… А ему и говорят: что она тебе, Миша, не в пару, она, дескать, вольная, купецкая дочь, а ты – при барыне, дворовой, крепостной человек, так что не рыпайся, не скрипи понапрасну, сыщи себе по плечу, такую же… Тут он и понял, в первый раз, по-настоящему, что есть воля… И что есть крепостная неволя… Потом барыня Глафира Петровна послала Мишу в Москву, в подмастерья иноземцу… Тут уж он нагляделся чудес городских… И господ, и барышень, и нашего брата, городского мещанина, которые по Москве снуют туда-сюда, туда сюда… Нагляделся-то он нагляделся, а все Танюшку свою не мог забыть… Сами знаете, как это бывает… (Пауза.) Но что-то я разболтался, вы лучше своими глазами поглядите…

Сцена 2

Гостиная в барском доме. Барыня сидит за столом. Поднимает чашку, пьет. Морщится.

БАРЫНЯ (громко). Дашка!

Прибегает Дашка, бойкая девка лет двадцати.

ДАШКА. Слушаю, барыня!

БАРЫНЯ (показывая на чашку). Это что?

ДАШКА (подбегая, нюхая чашку). Как что?.. Этот, как его… чай.

БАРЫНЯ. Чай? Это не чай!

ДАШКА (снова нюхая). Да чай, Глафира Петровна… Что же еще? Вон сколько палок плавает…

БАРЫНЯ. Какие еще палки, дура! (Дашка пожимает плечами). Господи, какая глушь эта наша Кимра… Вон, Ольга Грязнова рассказывает, в Петербурге новый напиток пьют… кофий называется… говорят, зело вкусный… и палок никаких в чашке… Чего молчишь?

ДАШКА (пожимая плечами). Может, квасу? Или морс клюквенный…

БАРЫНЯ. Не хочу я твоего квасу… От него живот бурлит… Федору Иванычу напомни, чтобы настоящий чай привез из Москвы.

ДАШКА. Напомню, матушка, обязательно напомню…

Пауза.

БАРЫНЯ. Что за шум был заполночь?

ДАШКА. Шум? Какой шум?

БАРЫНЯ (поворачиваясь к Дашке). Ты что это? Ты мне дурочку-то не корчь. Я тебя наскрозь вижу… Я сразу хотела пойти да за вихры вас оттаскать, да поленилась. Да заснула потом… Ну! Говори, не вводи в грех.

ДАШКА. Совестно мне.

БАРЫНЯ. Что?

ДАШКА. Вы опять станете браниться.

БАРЫНЯ. Я? Браниться? Отчего же?

ДАШКА. Сами знаете.

Пауза.

БАРЫНЯ. Мужчина в девичьей? (Дашка коротко кивает.) Кто?

ДАШКА. Сами знаете.

Пауза.

БАРЫНЯ. Пьян был?

ДАШКА. Выпимши.

Пауза.

БАРЫНЯ. Кто визжал так противно?

ДАШКА. Сначала Фимка…

БАРЫНЯ. А потом?..

ДАШКА. А потом я.

БАРЫНЯ. Ты? Господи ты боже мой… (Пауза.) Голова у меня с утра тяжелая… Не угорела ли я? Печку проверьте… Нешто смерти моей хотите?

ДАШКА. Господь с вами, ваша милость…

БАРЫНЯ. Ладно, ступай, позови Федора Иваныча… (Дашка делает испуганное лицо.) Да уймись ты, не зли меня… Он мне доклад должон делать.

Дашка убегает. Пауза. Входит СЕМЕНОВ, управляющий имением, крепкий мужчина под пятьдесят. В руках у него бумажный журнал. В сапоге – нагайка.

СЕМЕНОВ (приоглядывась вослед Дашке). Глафира Петровна… Э-э…

БАРЫНЯ. Чего ты экаешь?..

СЕМЕНОВ. Матушка, я…

БАРЫНЯ. Чего ты елозишь, как нашкодилая собачонка?..

СЕМЕНОВ. Виноват, матушка…

БАРЫНЯ. В чем же, Федор Иваныч? Какая за тобой вина? Недосмотрел? Упустил? Тут давеча безобразия творились в девичьей… говорят, мужчина какой-то забрался… Ты не слыхал?

СЕМЕНОВ. Я-то?

БАРЫНЯ. Ты-то. Ты как спал-то?

СЕМЕНОВ. Бес попутал…

БАРЫНЯ. И где тот бес-то? В стакане наливки? Ты гляди у меня, Федор Иваныч… Мои дворовые девки разве тебе назначены? Ладно еще покойный мой муж их прижимал по углам, так то его собственность была… А ты кто такой?

СЕМЕНОВ. Виноват, Глафира Петровна…

БАРЫНЯ. Виноват?.. Голова у тебя седая, мне совестно тебе укоризны делать, я младше тебя на десять годков… Не доводи меня до крайности… (Пауза.) Ну что, посчитал? Долги свел?

СЕМЕНОВ (заглядывая в журнал). Свел.

БАРЫНЯ. Ну и как?

СЕМЕНОВ. Есть еще, долги-то… Виноват.

БАРЫНЯ. Не в том дело, что ты виноват, Федор Иваныч… Хотя это само собой, коли долги по сию пору не взысканы… А в том беда, что невзысканье подаёт дурной пример остальным… Что ж это получается? Один двор всё поставляет вовремя, а другой позволяет себе заминки… И кто там у нас так отличается?

СЕМЕНОВ. Епишкины… две свиньи… Самсонов… полтора пуда овса… сапожники… Махонин.

БАРЫНЯ. Этот, сколько я помню, никогда из долгов не вылезает.

СЕМЕНОВ. Задерживает, матушка…

БАРЫНЯ. Сапоги-то его хороши?

СЕМЕНОВ. Недурны.

БАРЫНЯ. До хмельного охоч?

СЕМЕНОВ (кашлянув). Есть такой грех…

БАРЫНЯ. А куда жена смотрит?

СЕМЕНОВ. Померла жена-то… Тому назад года три.

БАРЫНЯ. Три? И все неженат?

СЕМЕНОВ. Да, так бобылем и состоит.

БАРЫНЯ. Как же это? Что, в преклонных летах? На баб уж и сил нету?

СЕМЕНОВ. Да как сказать… Не так чтобы в преклонных… Примерно в моих летах.

Пауза. Барыня поднимает глаза на Семенова.

БАРЫНЯ. С тебя лучше примера не брать… Ну, хорошо… Прошу тебя, Федор Иваныч, просто так не спускать… Ежели надобно посечь, то нечего и стесняться… Раз уж доброго слова не разумеют… Ты чем сечешь мужичков? Этим что ли? (Показывает на сапог.)

СЕМЕНОВ. Нет, матушка… Это так, жеребца наддать… Мужичков, сами знаете, когда розгами, когда батожьем…

БАРЫНЯ. Должно быть, больно?

СЕМНОВ. Ну, ежели благородного посечь, оно, конечно, больно… А мужика – так он же мужик, ему дело привычное, все одно как в баню сходить под веничек.

БАРЫНЯ. Вот как… Ну, тогда что же… сам гляди… Да! А проценты… ты проценты им ставишь, недоимщикам? Ольга Грязнова сказывала, что теперь все так делают.

СЕМЕНОВ. А то как же… Ставлю… да только не всегда эти проценты сообразишь… Вот, к примеру, со свиньями… У Епишкина… Одно дело, матушка, овес, а другое – свинья…

БАРЫНЯ. Не морочь мне голову… Овес, свиньи… То дело твое.

СЕМЕНОВ. Так я же… Вы же сами велели…

БАРЫНЯ. Ты мне лучше вот что… В Москву, в цифирную школу, к Сашеньке моему, все отправил?..

СЕМЕНОВ. Всё, что велено: и сапожки, и валеночки, и два кафтана.

БАРЫНЯ. А подарки для начальства ихнева?..

СЕМЕНОВ. Все, как уговаривались: и наливку, и осетра, и мясо вяленое.

БАРЫНЯ. А сыру?..

СЕМЕНОВ. И сыру. А то как же.

БАРЫНЯ. Может, поменьше будут к Сашеньке придираться…