– И у скольких женщин из хороших семей вы принимали роды, мистрис Баллард? У скольких леди? Или дочерей губернаторов? У постели каких богатых женщин вы сидели?

Я открываю рот, чтобы сообщить ему, у скольких сотен женщин всех слоев общества я принимала роды, но доктор Пейдж не дает мне сказать ни слова и мчит дальше:

– Я так и думал. А теперь отойдите и дайте мне помочь этой женщине и избавить ее от ложных болей.

– Спасибо, доктор, – говорит мистрис Хендрикс с трепетом и придыханием. – Что вы можете для нее сделать?

– Дам ей лауданум. Она заснет, и ее боли прекратятся.

– Грейс, – теперь я обращаюсь прямо к пациентке, – медицинские учебники действительно рекомендуют лауданум для ложных схваток. Но твои схватки вполне реальны, хотя только начинаются, и это лекарство причинит тебе большой вред.

У доктора Пейджа напрягается подбородок.

– Я уверен в своем диагнозе.

– А на основании чего вы поставили этот диагноз? – интересуюсь я. – Вы ее ни разу не осматривали, ни изнутри, ни снаружи.

– На основании наблюдений. И медицинских навыков. Не забывайте, у кого в этой комнате, – заканчивает фразу он уже обращаясь к Грейс, – есть диплом врача.

Напуганная и запутавшаяся Грейс поворачивается к матери.

– Что мне делать?

– Послушай доктора, дорогая. Он в университете учился.

Решение принято, и я с ужасом смотрю на то, как доктор Пейдж достает бутылочку с красновато-коричневой жидкостью.

– Пятьдесят капель будет в самый раз.

– Так она лишится сознания!

– А как еще ей заснуть? Вы ей всю ночь не давали спать своей болтовней и ненужными осмотрами.

Доктор Пейдж вынимает из маленького вельветового мешочка пипетку и принимается отмерять капли в крошечную рюмку.

– Ну вот, – говорит он через несколько мгновений, протягивая Грейс рюмку, – выпейте.

– Пожалуйста, не принимай это лекарство! – я почти кричу.

Но Грейс Сьюалл наклоняет стакан и выливает его содержимое в рот. Ее передергивает от горького вкуса. Потом она изящно сглатывает, вытирает рот тыльной стороной ладони. Через несколько мгновений ее веки тяжелеют, а дыхание становится медленным.

Доктор Пейдж убирает все обратно в саквояж и застегивает его.

– Пусть ее муж меня вызовет, когда начнутся настоящие боли. Хотя я думаю, до этого еще несколько дней.

Я смотрю, как он уходит, но молчу – не хочу задерживать его отбытие. Чем скорее этот дурак уйдет, тем скорее я смогу позаботиться о Грейс.

Мистрис Хендрикс зло смотрит на меня.

– А вы разве не уходите?

– Конечно, нет. У вашей дочери, – я показываю на Грейс, которая спит лежа на спине, – скоро начнутся роды. Но из-за этого идиота она без сознания. Если он не убил и ее и ребенка – это будет настоящее чудо.

– Вы что, правда думаете…

– Да, черт возьми, правда! – кричу я, получая удовлетворение от взгляда ужаса на лице мистрис Хендрикс и от того, как она шарахается от меня. – Почему, по-вашему, я с ним спорила? Я останусь здесь, пока не удостоверюсь, что с вашей дочерью и внуком все в порядке. Но если что-то случится, виноват в этом будет доктор Пейдж. Помните об этом в следующий раз, когда запаникуете и вызовете мужчину делать женскую работу.

Грейс спит девять часов. Все это время я сижу с ней и нервничаю, держу ее за запястье, отсчитывая сердцебиения. Они слишком медленные, схватки слишком слабые. Недостаточно для того, чтобы вытолкнуть ребенка. Но они не прекращаются, и это само по себе уже чудо.

Наконец Грейс начинает потеть. От каждой схватки живот у нее становится твердым, и она издает низкий стон. Такие звуки издают солдаты на поле битвы, когда они на краю смерти. Или раненые звери в лесу. С таким звуком женщины подходят к мучительному моменту, когда схватки сменяются родами. Сначала она тяжело дышит, потом издает свистящий звук, а потом стон откуда-то из глубины груди. Если б она не спала, я смогла бы ее подготовить к тому, что будет дальше.