Мама замолкает, переводя дыхание, и Хэвен почти физически ощущает ее волнение. Она хочет сказать что-то, успокоить ее, но мама снова начинает говорить, и поэтому она просто придвигается ближе и берет ее за руку.

– Я думала… Хэвен, я слишком много думала о том, что мы с твоим отцом больше не вместе. И как бы это ни было ужасно, но я оплакивала его уход больше, чем смерть Джеймса, – она всхлипывает и сильнее сжимает ее ладонь. – Но сейчас все поменялось. Я не знаю, хорошо это или плохо, я даже не уверена, можно ли так говорить, но, если честно, даже несмотря на то, что Джеймс не был моим родным сыном, я жалею о том, что умер он, а не твой отец.

– Мам, так точно нельзя говорить! – Хэвен прижимается к ней, от ее проступивших слез намокает мамина блузка, и ей вдруг становится очень хорошо. Даже ставшая перманентной боль притупляется.

– Знаю, милая. Но в каком-то смысле это было бы справедливо. Джеймс был лучшим человеком, что твой отец.

Хэвен трудно сдержать слезы. Сколько раз после смерти брата она пыталась заговорить с мамой о нем? В какой-то момент она перестала пытаться, закрылась в себе и даже не задумывалась о том, что творится в душе у мамы.

– Это было круто, мам, правда, – они обнимаются, и Хэвен почти забывает о боли. – Правда, спасибо…

Ее прерывает резкий звонок телефона. Стоило давно поменять Rammstein на что-то более спокойное.

– Извини, – Хэвен вытаскивает телефон из-под подушки и уже собирается нажать на кнопку отбоя. – Я потом отвечу, это неважно…

– Нет, нет, нет! – мама быстро проводит ладонью по щеке, вытирая слезы. – Ответь, это твоя подруга. – Она встает, направляясь к двери. – Я на самом деле рада, что ты нашла здесь друзей; общение со сверстниками очень важно в твоем возрасте, особенно сейчас, когда… – она делает паузу, перед тем как закрыть за собой дверь. – Ну, ты поняла. Мы обязательно поговорим с тобой еще, позже.

Секунду Хэвен смотрит на закрывшуюся за мамой дверь, а потом подносит телефон к уху.

– Ками? У тебя получилось?

Ответом ей служит лишь тишина, и Хэвен уже собирается перезвонить Камилле, как вдруг подруга начинает говорить.

И когда Хэвен слышит ее голос, то вспоминает, что последний раз в нем было столько страха много лет назад, когда Камилла рассказывала ей про монстра, вылезающего из шкафа.

***

– Сначала расскажи, что произошло.

– Сначала помолчи и выпей это.

Хэвен косится на белесоватую мутную жидкость в термосе, но все же делает осторожный глоток.

– Ну и как?

– Гадость! – Хэвен кашляет, но делает еще один глоток. – Не понимаю, как бабушке удавалось заставлять меня пить это в детстве, когда мама даже не могла уговорить меня съесть кашу. – Ты это… просто заварила?

– Ага, как чай. Надеюсь, сработает. Ты что-то чувствуешь?

Хэвен морщится от резкой боли в животе.

– Да. Я чувствую, что меня сейчас вырвет.

– Только не на мою блузку от Burberry.

Хэвен слышит смех и вдруг понимает, что это она смеется. Все вокруг внезапно начинает казаться ей очень смешным.

– Ясно все с тобой. Надеюсь, эти кувшинки не галлюциногенные.

Камилла ложится с ней рядом, укутывая ее в одеяло, как ребенка. И Хэвен больше не смешно, теперь ей невероятно сильно хочется спать.

– Останешься на ночь? – бормочет она, отметив про себя, что немного путается в словах. – Завтра вместе пойдем в школу…

– Не думаю, что тебе можно будет пойти в школу, – Камилла, тихо посмеиваясь, укутывает ее теплее. Хэвен так уютно, так хорошо, совсем как в детстве, когда бабушка укладывала ее спать. – Но, конечно, я останусь, не могу же я бросить тебя в таком состоянии.

Камилла говорит что-то еще, но Хэвен уже не разбирает, что. Голос подруги убаюкивает, как колыбельные Клавдии, и Хэвен погружается в сон; глубокий, как зыбкий песок, мягкий, как ее любимое одеяло из разноцветных лоскутов, и согревающий, как фирменное какао бабушки. Ей снится, как она плывет в чистой, прозрачной воде, и поверхность ее искрится, будто осыпанная блестками. А сама вода бездонная, невероятно глубокая, небесного синего цвета,