Он кивнул, сбрасывая волосы на лицо, скрываясь от меня. Терпеть не могу, когда он эти шрамы от меня прячет. Я считаю его красивым со всеми шрамами, но он мне так до конца и не верит. Он, очевидно, думает, что это влечение – отчасти влияние воспоминаний Жан-Клода у меня в голове, а отчасти жалость. Жалости здесь нет, а насчет воспоминаний Жан-Клода – не спорю. Я – его слуга-человек, и это дает мне множество интересных побочных эффектов. В частности, позволяет видеть воспоминания Жан-Клода.

Я помню прохладный шелк кожи Ашера под пальцами, каждый безупречный дюйм. Но касались его пальцы Жан-Клода, а не мои. И потому, что я так четко помню эти прикосновения даже теперь, меня тянет потрогать его руку, проверить, настоящий ли он. Такова одна из странностей моей жизни, с которой приходится мириться. Будь даже а Жан-Клод сейчас в машине, он бы тоже не притронулся к Ашеру. Столетия прошли с тех пор, как у них был mеnage trois с Джулианной, слугой Ашера. Ее сожгли как ведьму те же люди, что хотели святой водой очистить Ашера от зла. Жан-Клод смог спасти Ашера, но к Джулианне опоздал. И ни Ашер, ни он сам ему этого не простили.

– Если Мюзетт нарушила закон, можем ли мы наказать ее или просто вышвырнуть с нашей территории?

Я уже выезжала с кладбища, оглядывая пустую в этот час дорогу.

– Поступи так рядовой мастер вампиров, мы имели бы право убить его, но это – Мюзетт. Вот как ты Больверк у вервольфов, так и Мюзетт… – Кажется, он подыскивал слово. – Не знаю, как это по-английски, а по-французски она bourreau у Белль Морт. Она для нас пугало, Анита, и так уже шестьсот с лишним лет.

– Хорошо, – сказала я. – Она страшна, и я это признаю, но факт остается фактом: она вторглась в наши владения. Если мы ей это спустим, она попробует еще что-нибудь.

– Анита, это еще не все. Она… – Он снова стал искать слово. То, что он забывал английский, показывало, насколько он перепуган. – Vaisseau – почему я не помню английского слова?

– Потому что ты расстроен.

– Я напуган, – возразил он. – Да, Белль Морт сделала Мюзетт своим сосудом. Тронуть Мюзетт – значит тронуть Белль.

– В буквальном смысле? – спросила я, сворачивая на Маккензи.

– Non, это скорее этикет, чем магия. Она дала Мюзетт свою печать, – кольцо, являющееся ее регалией, – а это значит, что Мюзетт говорит от имени Белль. Мы вынуждены обращаться с ней как с самой Белль Морт. И вот это оказалось совершенно неожиданно.

– А какая разница, что она это… vaisseau? – спросила я. Мы встали у светофора на Ватсон-стрит, разглядывая «Макдоналдс» и банк «Юнион Плантерз».

– Не будь Мюзетт сосудом Белль, мы бы могли наказать ее за преждевременное прибытие и срыв переговоров. Но наказать ее сейчас – то же самое, что наказать Белль Морт, если бы она приехала.

– И что? Почему бы нам и не наказать Белль, если она так бесцеремонно к нам заявится?

Ашер повернулся ко мне, но я не могла посмотреть ему в глаза, потому что наконец-то загорелся зеленый.

– Анита, ты не понимаешь, что говоришь.

– Так объясни мне.

– Белль – наш Sardre de Sang, наш источник. Она – наша кровь. Мы не можем поднять на нее руку.

– Почему?

Он повернулся ко мне полностью, даже отпустив волосы назад. Наверное, он был так потрясен моим вопросом, что забыл закрыть шрамы.

– Так не делают – вот и все.

– Что не делают? Не защищают свою территорию от чужаков?

– Не нападают на свою родоначальницу, на своего Sardre de Sang, на главу своего рода. Просто не делают.

– И снова спрошу: почему? Белль нас оскорбила. А не мы ее. Жан-Клод вел переговоры с доброй волей и доверием. Тут если кто плохой, так Мюзетт. А если она прибыла с благословения Белль, то Белль злоупотребляет своим положением. Считает, будто мы съедим все, что она состряпает.