Елена поднялась, пряча глаза. Обещанная контролером аварийка уже освещала вагон дрожащим светом, словно батискаф в процессе погружения. Из кромешной наружной тьмы не доносилось ни звука. Трамвайчик тихо покачивался, будто планировал или плыл, а не крутился колесами по твердой почве. В окна, нагоняя покой и сон, ударил дождь. Мягкие лапы били по наглухо задраенным окнам, оставляя короткие прозрачные кляксы на стекле. Внутрь заглядывали выпуклые рыбьи глаза и расплывались в глубине. Заинтригованная, Елена потянулась было открыть окно, но контролер схватил ее за руку.

– Что вы, что вы! Нельзя!

Они смотрели, как рыбки бились о стекло и, мелькнув радужно-золотым шлейфом, исчезали во тьме. Свет из трамвайных окон отражался на миг в равнодушных круглых глазах и скользил дальше. Тихая дробь наполняла воздух, словно кто-то, сильный и нежный, пушистыми кроличьими лапками касался поверхности туго натянутого барабана. Пассажиры завороженно глядели в глухую глубину.

– Пей, – сказал просто Виталий и протянул Елене стакан.

Прозрачная жидкость обожгла рот, теплом разлилась по груди. Сквозь слезы она различила дружескую улыбку контролера.

– Ну куда ты гонишь? Куда торопишься?

Пузырьки кашля рвались из горла, но Елена постаралась улыбнуться с благодарностью. Контролер казался мирным, добродушным дядечкой, из тех, что надоедают здравыми поучениями сразу после знакомства. И чего она испугалась его «билетика»?

Дождь уже кончился. Омытые стекла сверкали безудержным праздником, каждой каплей умножая окружающее великолепие – люминесцирующие витрины, рекламные щиты вдоль дороги, щедрую иллюминацию карнавальных фонарей. Вокруг кипела бурная ночная суматоха. Мигал неон, сменяли одна другую картинки рекламных полотен, билась о стекла музыка – яркая, ритмичная, изменяющая сердечные ритмы и заставляющая ступни отбивать такт. В трамвайных окнах, заляпанных дождевыми каплями, лица гуляющих выглядели неразличимыми цветными пятнами, но представлялось изнутри, что многоголосая улица празднует от души и гуляет долго, может быть, вечно.

– Девочки! – завопил вдруг Виталий.

У витрины, где сияющий улыбкой добрый молодец сидел на вороном коне на фоне обильно колосящейся нивы, паслось четверо совсем юных дев. На их тонких подростковых фигурах змеиной кожей мерцали ярко-розовым, фиолетово-желтым и изумрудным узкие платьица. Лица и ногти дев флюоресцировали в тон.

– Эй, девочки, давай сюда! – закричал Виталий.

Кондуктор положил руку ему на плечо.

– Потише, им все равно не слышно, – успокаивающе произнес он.

Но девушки, казалось, услышали и откровенно разглядывали их сквозь стекло. Да и они в трамвае ясно различали, как брюнетка с густо-изумрудными веками и полными багровыми губами зашептала что-то на ухо розововолосой подружке, и обе по-детски открыто засмеялись. Звонкое щебетание раскололо толщу трамвайного стекла, взлетело над разноголосым уличным шумом и дребезгом железа, как шелковый флаг взлетает свежим утром над палубой авианосца.

Виталий бросился к раздвижной трамвайной двери. Девичий смех и зазывные взгляды подстегивали его, придавая решимости и сил.

– Давай, давай, – расходился он. – Выпускай! Ленка, помоги, что ты стоишь, жалко тебе, что ли!

– А ну цыц, – вступил кондуктор, – это же общественное место, что вы разорались! А девчонки молоды еще, рано им по трамваям кататься.

Он неожиданно перешел на умоляющий тон:

– Не надо, господин хороший, не связывайтесь с малолетками. Слово даю, тут беды не оберешься.

Виталий раздраженно повернулся к нему и отчетливо зарычал. Контролер, однако, спокойно ожидал, глядя в окно. Виталий тоже выглянул наружу.