– Но, шеф…

– Никаких «но», Реджаи. Делай то, что я сказал. Дуй опять в больницу, проверь по камерам наблюдения, был ли там Фаххар. И не отлынивать! Прямо сейчас гони туда. До обеда мне нужны результаты. Все понятно объяснил?

Реджаи снова встал навытяжку:

– Так точно, шеф…

Когда он проходил мимо, по его взгляду и напряженному молчанию нетрудно было догадаться, что в случившейся взбучке он винит именно меня.

– Жестко ты его, – укорил я Мюнира. – Он не бездельничает.

Тот посмотрел на дверь, за которой скрылся Реджаи, и, слегка понизив голос, сказал:

– Тут такое дело, господин комиссар… Этот мерзавец Абдуррахим натурально купил двух сирийских девочек. Им всего по четырнадцать лет. Не поверите, в Стамбуле можно купить двойняшек за двадцать тысяч долларов, Причем у их же родителей. Но родителей можно понять… У них еще три ребенка, и денег на пропитание не хватает. Они хоть как-то из ямы вылезти пытались. О случившемся сообщили соседи, и мы взялись за дело. Бросили мерзавца за решетку. Так вы не поверите, тут же начали звонить сверху, выяснять, что да как: разные начальники, уважаемые люди, даже партийные деятели. Просто мрак какой-то…

– Угрожают?

Мюнир зло выдохнул:

– Да будто бы нет. Начинают рассказывать, какой это Абдуррахим хороший человек. Что ничего плохого он в уме не держал, а просто хотел спасти девочек, чтобы тем не пришлось жить на улице. Но мне они напрасно названивают. Как таких мерзавцев отмазывать можно!

Я знал, что, к глубокому сожалению, и среди полицейского начальства водились персонажи, которые не считали сирийцев людьми – сирийцы для них были разновидностью движимого имущества.

– Не мучь себя, – мягко произнес я. – Тут ничего не сделаешь.

– Да, это верно, с этим, конечно, ничего не сделаешь. Но хоть бы они нам нашу работу нормально делать давали. Вы же видели Реджаи – парень на части разрывается от нагрузки. И он прав, после наплыва сирийских беженцев нам срочно необходимо увеличение штата. Сколько раз я об этом говорил, сколько заявок писал. И ни ответа, ни привета… Ладно, не буду больше жаловаться на нашу жизнь. Не волнуйтесь, господин старший инспектор, мы обязательно выясним, что случилось с Фаххаром…

Я доверял Мюниру – он, так или иначе, доберется до истины. И уже собирался встать, как он спросил:

– А у вас как? Есть что-то новое по убийству Акифа Сойкырана?

Надо же, Слепой Кот по-прежнему владел его вниманием.

– Пока ничего нового, продолжаем работать. – В этот момент мой телефон зазвонил, вызов шел от Али. – Да, слушаю.

– Господин комиссар, найден еще один труп…

Значит, Слепой Кот опять выходил на охоту.

– В детском саду?

– Нет, в Музее детства. Он нас обманул, оставил второй труп в Музее детства в Топхане [29].

Музей детства располагался в одноэтажном здании, выкрашенном темно-зеленой краской. Я протиснулся сквозь толпу зевак и сразу же увидел труп. Он лежал в саду музея на высохшем газоне под могучей сосной, отбрасывавшей слабую тень. Первое, что бросилось в глаза, – на правой ноге еле удерживалась готовая в любой момент сорваться коричневая туфля. Размер туфли удивил – совсем маленькая, почти детская. В этот раз ребенка, что ли, убили? Но стоило подойти поближе, стало ясно, что жертва – взрослый человек, просто очень худой, тщедушный. Рассмотрев повнимательнее его лицо, я понял, что ему было сорок с чем-то лет. Ладони убитого тоже были странными – маленькие, как и ступни, они будто принадлежали совершенно другому человеку. Как и говорил Али (хотя мог бы и не говорить), убили человечка выстрелом в затылок. Кровь, вытекшая из пулевого отверстия, залила всю шею. Глаза были перевязаны красной тряпицей, в правую ладонь вложен игрушечный микроавтобус «Фольксваген» золотистого цвета, половина правого уха отрезана.