– Может ты, все-таки, соизволишь ответить, какого хрена здесь происходит?

Слепой что-то пробормотал на неизвестном наречии, улыбнулся и продолжил свой путь, делая вид, что не замечает разъяренного попутчика.

– Охренеть, – только и мог выдавить из себя Браницкий, разглядывая огромную толпу, поджидавшую их на центральной городской площади, – так вот вы где!

Их было немало, порядка двух тысяч; в глаза бросались их грубые бледные лица, словно высеченные из камня и обточенные ветром. Несмотря на общую разношерстность, проявлявшуюся в наличии немощных стариков, юношей и даже младенцев – они были удивительно похожи между собой, как одна большая семья или даже нация. Крупные носы, глубоко-посаженные глаза, сурово очерченные губы делали их вид свирепым. Одежда их была довольно примечательная; пестрые накидки с вычурным орнаментом вышивки, преимущественно синих и песочных цветов, изредка преобладал красный. Массивные нагромождения ожерелий и браслетов встречались одинаково у обоих полов. Головы женщин покрыты на арабский манер, волосы у всех темные, изредка русые, заплетенные в сложные косы. То же относилось и к некоторым мужчинам, в чьих длинных бородах виднелись похожие элементы плетения. Некоторые из них носили странные шапки с ювелирными вкраплениями, придававшими их хозяевам схожесть с тем или иным животным. Чаще всего, головы мужчин венчали золотые бычьи или оленьи рога, что, вероятно, служило знаками высшего отличия.

Лишь в самых крайних рядах Александр заприметил небольшую группу, резко отличавшуюся от остальных. Они стояли обособленно; облаченные в белоснежный шелк женщины, чью бесспорную красоту скрывали многочисленные слои газовой ткани, статные мужчины, в серебристых и черных кафтанах, но с открытыми лицами. Сашу поразила удивительная белизна их волос и кожи, сопоставимая лишь с лунным сиянием, его глаза даже начали немного слезиться от длительного созерцания столь чарующей красоты. Ему даже захотелось прикрыть глаза рукой, словно при взгляде на солнце.

Толпа безмолвно расступалась перед ними, каждый, кто находился близко к слепому, почтительно кланялся, опуская глаза. Никто из людей не произносил ни слова, будто все они были напрочь лишены способности говорить. Браницкий следовал за своим спутником, внутренне содрогаясь от столь гнетущей обстановки. Ему казалось, что единственным звуком было его собственное дыхание, звучавшее слишком громко.

Он не заметил, как оказался у подножья широкой белокаменной лестницы, ведущей к исполинскому монументу в виде орлиного крыла. Как Браницкий ни старался, но он не мог оценить его высоту, достаточно лишь сказать, что вершина крыла не попадала в поле зрения, а само изваяние наводило ощущение величия, рядом с которым кремлевские башни казались ничтожно малыми. Крыло отбрасывало гигантскую тень, закрывая дневное светило, оно давило на Браницкого своей мощью, отчего его ноги слабели, и сердце начинало биться с удвоенной силой. Но все же он продолжал следовать за слепым, игнорируя дурное предчувствие.

Они взошли по ступеням и остановились у самого подножия монумента. Слепой дернул головой, и, цокая языком, медленно повернулся лицом к собравшимся. Браницкий встал подле него, только сейчас осознавая, что сам он не является прямым участником происходящего; вероятно, для всех собравшихся он оставался незаметным.

До ушей Браницкого донесся отдаленный бой барабанов, звук этот казался ему диким и угрожающим, странный ритм откликался в нервах, раздражая их до предела. Слепой же медленно поднял правую руку, скрестив большой палец с мизинцем. Толпа тут же повторила его жест, сохраняя при этом полное молчание. Далее он вскинул левую руку, согнув большой под ладонью, остальные же пальцы были прямыми, этот жест был так же повторен, после чего барабаны разом смолкли.