– Вот вы, молодой человек, как будущий исполнитель роли Треплева, можете сказать, о чем эта пьеса?

Вопрос застал Арсения врасплох. Он чувствовал, что все на него смотрят и ждут, когда он, наконец-то, что-нибудь скажет, и от этого соображал еще хуже. Будучи совершенно «не в теме», он где-то слышал, что все пьесы в той или иной степени написаны о любви.

– О любви, – брякнул он и, поймав взгляд обернувшейся на него Грачевской, добавил, – О невозможной любви.

– Правильно, молодой человек! – просиял московский режиссер, – Вижу, мы с вами сработаемся.

Алексей Иванович легонько шлепнул его по плечу и шепнул: «Браво, Сеня! Браво! Так держать, набирай очки, пусть москвичи знают, что мы тоже не лыком шиты!», а Бескудников важно пожал руку, словно выразил благодарность от месткома. Арсению было непонятно, что же такого мудрого он сказал, что произвел такой фурор, и в то же время было интересно, как Грачевская оценила его «выступление».

Где-то в половине третьего их отпустили, и Арсений пошел в буфет, надеясь успеть перекусить до следующей репетиции. Отсутствием аппетита Арсений не отличался, набрав полный поднос: салат, первое, второе и компот, сел за свободный столик, несмотря на то, что Граблина, успевшая занять «почетное» место напротив телевизора, усердно зазывала его к себе. «Нет уж, – подумал Арсений. – Хватит с меня омлета». Он уже начал хлебать суп, когда в буфет вошла Грачевская. Взяв без очереди чашку кофе, она тщетно искала свободный столик. Увидев, что Арсений сидит один, подошла:

– Приятного аппетита, Арсений. У вас тут свободно?

В ответ, он с набитым ртом пробурчал что-то вроде «Да, конечно», и она села. Арсений стал судорожно вспоминать правила этикета: убрал локти со стола, и попытался есть борщ беззвучно, как того требовали правила. Казавшимся до этой минуты аппетитным борщ, сразу стал безвкусным. Грачевская же не обращала на него никакого внимания. Она достала блокнотик и что-то записывала, изредка прихлебывая кофе. Арсений с тоской подумал, что отбивную тоже придется есть «по правилам», и отправился за ножом. Когда он снова сел за стол, она подняла голову от блокнота и спросила:

– Ну, Арсений, как вам новый мюзикл?

– А вам? – машинально спросил Арсений, не знавший, что сказать.

– За такую роль, как Аркадина, можно простить и не очень выразительную музыку композитора Пирожкова. Правда, когда мы с Сан Санычем слушали ее в первый раз, она мне еще меньше понравилась. Кто знает, может быть, к премьере полюбится.

– А вы разве не Заречную играть будете?

– Не смешите меня, Арсений! Заречную я с удовольствием сыграла бы лет пятнадцать-двадцать назад, но тогда такого мюзикла не было. А сейчас… «Это невозможно!» – пропела она. – А вам повезло – роль пришла вовремя, – она посмотрела на часы. – Ну, теперь, вернемся к нашим баранам – через десять минут жду вас в репзале.

Она встала и между столиками пошла к выходу. Арсений заметил, что практически все трапезничавшие и стоящие в очереди проводили ее взглядом.

– А хороша наша королева, хороша! – громко сказал Кассальский.

– Да-а-а уж! Сзади пионерка, а спереди-то все равно пенсионерка. Возраст не скроешь. В такие годы нужно уже не за фигурой следить, а за лицом, чтобы не обвисло, – ревниво заметила комическая старуха Анчуткина, – а то не жрет ничего, качается как былинка на ветру, и голос качает. На прошлом спектакле…

Что было на прошлом спектакле, Арсений так и не услышал, потому что Анчуткина перешла на шепот и долго еще что-то в лицах рассказывала молодым актрисам, сидящим рядом с ней. Есть Арсению совсем расхотелось. Он сидел и разглядывал чашку, оставленную Грачевской, там оставалось еще немного кофе, взял ее, как свою и отхлебнул немного – рот обожгло непривычной горечью, кофе был крепкий и без сахара. «Как она пьет такую гадость? И зачем?» – пронеслось в голове.