– Ты навек владеешь мною, лишь к тебе я рвусь мечтою. Да, в тебе весь мир! Ты – божество, ты – мой кумир!

Арсений, разумеется, видел спектакль и знал, что в этом месте на проигрыше по мизансцене должен быть поцелуй. Он притянул к себе хрупкую фигурку Галины Сергеевны и был уже в сантиметре от ее всегда чуть припухших, как будто она только что целовалась, губ… Но она ловко вывернулась и, совсем уже «не в образе» сказала, словно окатила холодной водой:

– А теперь все сначала. Пойдем по тексту сцены…

Арсений послушно подошел к стулу, на котором оставил свою сумку, достал тетрадку с переписанной ролью и открыл ее на нужной странице.

– Давайте просто прочитаем текст, – Предложила Грачевская и чуть улыбнувшись, добавила, – как вы говорите «без выражения».

Они несколько раз прочитали текст сцены, и Галина Сергеевна долго рассказывала ему о том, кто такой Эдвин и почему он не может жениться на Сильве, из-за чего, как говорится, «весь сыр-бор». Арсений сначала внимательно слушал, а потом его внимание переключалось то на изящные руки Грачевской унизанные какими-то необычными кольцами, то на ее по-девичьи высокую грудь, обтянутую черной «водолазкой»… Поймав очередной его взгляд, Галина Сергеевна прервала разговор:

– А, впрочем, на сегодня довольно. Приходите завтра в три часа.

За окном было уже совсем темно. Арсений вспомнил, что с утра ничего не ел и с вожделением подумал о театральном буфете. Но мечтам не суждено было сбыться.

– Вы проводите меня до дома? А то Сан Саныч сегодня играет в теннис, а мне страшновато идти по нашим закоулкам.

– Конечно, провожу, – ответил Арсений, подумав при этом: «Вот те на! Уже полвосьмого, в восемь, после первого антракта закроют буфет, и о котлетах с гречневой кашей придется забыть».

Они вышли из репетиционного класса и прошли через зрительскую часть, где Грачевская уважительно раскланивалась с билетерами, отдыхавшими в ожидании антракта, и попали в актерский гардероб. Галина Сергеевна сняла с вешалки свой песцовый полушубок и протянула Арсению. Он не сразу понял, что должен помочь ей одеться, и покраснел, а она чуть улыбнулась, почувствовав его замешательство.

Выйдя на улицу, Арсений закашлялся – морозный воздух обжигал гортань. Да и в джинсах без кальсон было как-то неуютно. «Интересно, как далеко они с Каляевым живут? – с тревогой гадал Арсений, – еще два квартала и я – труп». Она же шла не спеша, кутаясь в меховой воротник, и с каким-то вызывающе вкусным хрустом прокалывая корку притоптанного снега своими головокружительной высоты «шпильками». Через несколько минут они свернули с главного проспекта и пошли по заваленному строительным мусором переулку, где Грачевская, чтобы не упасть, то и дело хваталась за локоть Арсения – под ногами у них был голый, ничем не прикрытый, да еще к тому же неровный лед. К счастью для вконец продрогшего Арсения, вскоре они вышли к большому, со столичным размахом выстроенному дому, дойдя до угла которого, Грачевская отпустила, наконец, его локоть и сказала:

– Спасибо Арсений! Теперь вы понимаете, что спасли меня от множественных переломов и различных вывихов? Я не забуду ваш подвиг. До завтра.

– До завтра, – эхом ответил Арсений.

Как и полагалось, он терпеливо подождал, пока за Грачевской закроется дверь подъезда, и, безуспешно пытаясь согреться, трусцой побежал обратно к театру, рядом с которым находилось, так называемое Общежитие Работников Искусств.

Решение приехать сюда, в Новокукуйск, было принято в состоянии аффекта, когда он узнал, что Лариса выходит замуж. Тогда ему казалось невозможным жить с ней в одном городе, где каждый камень на мостовой напоминал о свиданиях с ней, о ночных прогулках и исступленных поцелуях на безлюдных набережных… Первое время его терзала какая-то отчаянная звериная тоска, хотелось выть на луну от желания видеть ее рядом, чувствовать ее тело, вкус ее губ на своих губах. Но прошло несколько месяцев, и приступы тоски набегали все реже и реже – оказалось, что он вполне мог обходиться и без Ларисы. А вот без Питера ему было тошно. С детства привыкнув к великолепию улиц и дворцов, он, казалось бы, не замечал этой сумасшедшей красоты, ненавязчиво декорировавшей его жизнь. И сейчас ему странно было идти по, словно топором вырубленным, улицам промышленного города, казалось, что этот унылый пейзаж все-таки кончится когда-нибудь, как страшный сон, и он окажется где-нибудь на Дворцовой площади или на Марсовом поле. Но вместо Зимнего дворца перед ним опять выросло унылое, похожее на уездный Дом культуры здание театра, обогнув которое он оказался у дверей общежития.