Он хотел еще что-нибудь спросить, но прозвенел второй звонок.

– С Богом! – сказала ему Грачевская. – Пусть второй акт будет еще лучше. А теперь идите, я должна одеться, чтобы успеть вас посмотреть. Да и вам пора, вы же раньше меня выходите.

У себя в гримуборной Арсений застал Витьку Пурчинского. Он был уже «под газом».

– Ну, что же! Поздравляю!

– Да рано еще…

– Да что там рано. Уже все видно – выходишь в фавор. С самой королевой играешь! Ну что, похрюкивает?

– В смысле…

– Ну, привычка у нее такая, постанывать, когда ее обнимаешь. Я ведь, брат, тоже с ней Эдвина играл, пока тебя не взяли. Мне все известно. Я честно говоря, сначала, как услышал – думал – показалось, потом думал – она ко мне не ровно дышит, а оказалось, она со всеми партнерами так. Актриса – что с нее возьмешь!

На душе у Арсения стало так гадко, как будто ему в глотку залили ведро помоев. Ему страшно захотелось залепить оплеуху по лоснящейся Витькиной физиономии, но прозвучал третий звонок. В гримуборную вбежала вездесущая Граблина в костюме Стасси:

– Пойдем скорее, тебя все ищут, боятся спектакль начинать! – Она по-хозяйски схватила его за руку и поволокла на сцену.

Сцену и дуэт со Стасси, он играл, словно под наркозом. В ушах все еще звучал наглый жирный голос Пурчинского: «Актриса – что с нее возьмешь!». Ему даже показалось, что пару раз он невпопад ответил на Танькины реплики, но сейчас ему было все равно. Словно раненому зверю, хотелось уйти, уехать, скрыться. Выйдя за кулисы после дуэта, он сделал шаг к двери ведущей в коридор, но крепкие руки Леночки Петренко остановили его:

– Куда пошел, дебютант? Не пущу, через две минуты следующий выход. Отдыхай здесь, – распорядилась она.

Он стоял в кулисе и смотрел на Грачевскую. «Неужели, она со всеми так?» – с горечью думал он. Ему-то казалось, что только с ним она чуть слышно постанывает, словно сама сходит с ума от желания, а это оказывается, всего лишь ловкий трюк…

Он опешил от неожиданности, когда Леночка с силой вытолкнула его на сцену:

– Ну, что стоишь? Пошел!

Реплики он не услышал, растерялся и совершенно не знал что делать.

– Сильва! – как можно громче шептала за кулисами Леночка.

– Сильва! – почти кричали все актеры стоящие за кулисами.

Наконец, он собрался с силами и сам произнес:

– Сильва!

Дальше текст «приходил» сам, словно действительно рождался в его душе. Он вдруг понял, что это его история, история о нем и о ней. В каждую фразу он вкладывал горечь и боль, занозой сидевшие у него в душе после разговора с Витькой. Он заново переживал со своим героем ревность, любовь, боль утраты и радость обретения. Когда отзвучали финальные аккорды спектакля, он уже не знал: кто он – Эдвин или Арсений. Он был очень удивлен аплодисментами и количеством цветов. Как учил его Алексей Иванович, самый большой букет он вручил Грачевской, а другой – дирижеру. Еще на поклонах, Грачевская повернулась к нему и тихо сказала: «Спасибо вам большое за спектакль. Вы – молодец!». Когда окончательно закрылся занавес, начались поздравления. К нему подходили все: артисты, игравшие с ним спектакль и просто пришедшие посмотреть на него из любопытства, балерины, хористки, оркестранты. В какой-то момент толпа, окружавшая его расступилась, предоставив дорогу худруку. Каляев пожал ему руку и тоже сказал, что он молодец и что он, Каляев, не зря настоял на том, чтобы режиссер из Москвы занял его в роли Треплева. Рядом с ним оказалась Танька Граблина, которая настойчиво зашептала: «Приглашай Сан Саныча на банкет!». «Какой банкет?», – хотел спросить Арсений, но не успел, потому что Танька, видя его нерасторопность, сама пригласила Каляева от его, Арсения, имени.