– А тот вечер в варьете, только сон?

– Только сон, – эхом ответила она.

– Но самый дивный сон в моей жизни… Ты, когда-нибудь вспоминаешь его?

– Очень часто… – прошептала она.

Он стал целовать ее затылок, шею, поначалу она не сопротивлялась, но тут он добрался до губ…

– Так нельзя, Арсений… – сказала она, когда ей, наконец, удалось выскользнуть из его объятий. – Сцена не терпит натурализма. Разве вам не объясняли это на уроках сценического движения?

– У нас в консерватории не было этого предмета.

Она поправила прическу и сказала:

– Ну, что же… Со сценой мы разобрались. Пора перейти к музыкальному номеру.

– Но ведь вы отпустили Инну Израильевну… – с надеждой напомнил Арсений.

– Ничего. Я сейчас зайду в режиссерское управление и попрошу дать нам кого-нибудь из дежурных концертмейстеров, – сказала она и вышла из класса.

Арсений отошел к окну, открыл форточку и с наслаждением стал вдыхать морозный воздух, слегка приправленный дымом многочисленных заводов Новокукуйска. Про себя он молил небеса о том, чтобы свободных концертмейстеров сейчас в театре не оказалось. Но небеса, то ли его не услышали, то ли посчитали это излишним. Поэтому, через несколько минут Грачевская вернулась вместе с Верочкой, концертмейстером балета.

– Что вы делаете, Арсений? – сказала она, увидев, что он стоит у открытой форточки. – Простудитесь!

– Арсений послушно закрыл форточку и встал у рояля.

***

Репетиции продолжались. Теперь ему уже не удавалось остаться наедине с Грачевской: на каждой репетиции сидела Инна Израильевна. К тому же он репетировал сцены и с другими персонажами: Танькой Граблиной – Стасси, Толей Морденко – Бони, Кассальским – Фэрри, иногда захаживал и Алексей Иванович, несмотря на то, что у них почти не было совместных сцен – он играл Воляпюка. Иногда, во время перерывов, он отзывал Арсения в сторонку и давал довольно дельные советы, которые вроде бы противоречили тому, что говорила Грачевская. Но она бывала довольна результатом, когда Арсений использовал подсказки старого актера.

После репетиции, как правило, были спевки с дирижером Владимиром Михайловичем Зильберштейном, а потом Арсений спешил в балетный зал на урок к ассистенту балетмейстера Ниночке Удальцовой, которая показывала ему па танцевальных номеров. К тому же приходилось разучивать музыкальные номера «Чайки», репетиции которой вскоре должны были начаться. Арсений приходил в общежитие поздно вечером, в изнеможении падал на кровать и тут же засыпал. Пару раз Танька Граблина звала его на кухню поужинать вместе, но он, помня о том омлете, всегда отказывался.

Грачевская теперь ему почти не снилась. Ему вообще почти ничего не снилось, так он уставал.

***

– А что? Мне понравилось! – сказал Каляев, как-то зайдя к ним в класс. – Ты, Галя, просто молодец! Сразу видно – артисту четко были объяснены задачи. Ну, что же… Нужно определиться с днем премьеры и оркестровой репетиции.

Наконец, была пройдена и оркестровая репетиция. Арсений испугался, когда после того как он спел напряженный и драматичный финал второго акта, оркестранты застучали смычками по своим пультам, но Танька Граблина объяснила ему, что это на языке музыкантов значит «браво, молодец». Артисты, репетировавшие с ним, тоже выразили свое одобрение. После вполне доброжелательного «разбора полетов», сделанного Каляевым и Зильберштейном, к нему подошла Грачевская:

– Ну что же… Вы – молодец. Спасибо за то, что вынесли на сцену большую часть того, что мы с вами сделали на репетициях. А теперь отправляйтесь домой и проведите остаток дня спокойно. Никуда не ходите, много не разговаривайте, сосредоточьтесь. Завтра премьера, – сказала она и пошла прочь, словно боясь продолжения разговора.