Эпидемия росла и была неумолима. Она, подобно острой сплетне, стремилась во все стороны сразу, расширяла границы и поголовно отправляла всех на жёсткий карантин. Но, не смотря ни на что, многие социально дезориентированные группы людей принимались напоказ или даже наперегонки игнорировать многие серьёзные предупреждения, воспринимая всю ситуацию в целом не более чем словоохотный марафон, подливая, таким образом, горючее масло во всеобщий огонь нарастающей катастрофы.

В один из таких карантинных вечеров Вика привычно расхаживала по тесным, до боли знакомым квадратным метрам комнатушки своей подруги, в которой преобладали не совсем привычные для женского обихода детали интерьера. Даже у самых близких и частых её гостей такой дизайн, а особенно некоторые его элементы, могли вызвать неподдельный интерес или даже какой-то внутренний страх, переплетающийся с бурьяном восторга. Лена, будучи мастером некоторых восточных боевых искусств, естественно, тяготела к различному холодному оружию, ко всевозможной амуниции и к прочим попутным изящным предметам. Одну из стен её квартиры украшала небольшая коллекция, в которой были: пара японских катан, три кинжала, кривая турецкая сабля и массивный скандинавский меч с весьма непростым узором и набором камней на рукояти. По бокам красовались чьи-то латы, искусно расписанные мастерской рукой, а также бросалась в глаза большая чёрная картина, на которой бархатные красные розы символично олицетворяли собой неразлучность, нежность, любовь и смерть. Со стороны, конечно, это всё могло показаться, будто бы Лена в культуре всех этих боевых и медитативных искусств, в философии поединков, что там она намеренно ищет избавление от одиночества, от излишней агрессии, от озлобленности и от прочей нерадивой энергии. Но ей было абсолютно всё равно то, как её видят в обществе. Она просто занималась тем, что ей нравилось, и находилась она там, где ощущала себя на своём месте. И, учитывая её шальной характер, она никому ничего не собиралась объяснять и уж тем более кому-то что-то доказывать. Порой из-за этого на неё обижались родные и близкие люди. После того, как в её жизни случился тяжёлый развод, она изменилась и уже более ни с кем не делилась своими откровениями. Она уверенной рукой продолжала категорично отвергать любую тёплую жилетку всеобщего сочувствия. Может быть, эту жесткую специфику её характера в своё время ещё и старательно приумножил муж, который, как впоследствии выяснилось, однажды заблудился в рутинном тумане, где и пристрастившись к гиблым видам релакса, и ударил по вене. Тогда-то и закончилась вся её былая искренность.

– Ой, Ленка, какая ты предсказуемая! Ведь тебе даже подарок нормальный не подаришь. Сюрприза не получится! – Вика, пройдя мимо оружейной коллекции, развязно плюхнулась на диван и принялась один за одним переключать каналы телевизора.

– Нет, оружие и всё остальное – это, бесспорно, подарки первой очереди! Но, знаешь ли, подруга, есть же ещё и другие мои житейские, весьма излюбленные потребности! – натягивая домашний мягкий топ аляпистой раскраски, она говорила, как водится, уже в пустоту. Вика, едва ли сказав, часто могла тут же переключаться на что-то другое. – Хотя, знаешь, ты, наверное, всё-таки права! Фантазии вообще ноль! Вот только ты отличаешься подарками! Пошли чай пить.

– Чего, чего там я? – нехотя отрывалась от какой-то гипнотической чуши по телевизору, она, как всегда, импульсивно и игриво реагировала на всё.

– Я говорю: только ты можешь такую безделицу подарить, которую больше мне никто и никогда в жизни не подарит! Ведь не для быта, не для личного никуда не годится! И это даже не еда! Но, зараза, так в душу западёт, что захочешь – не забудешь! На мои двадцать пять помнишь, что ты мне подарила? Колокол, блин! С капитанского, твою мать, мостика! И ведь где-то ты его отрыла! А главное, только тебе могло придти такое в голову!