– Что, подхватилась и ушла, ни слова не сказавши? – возмутилась Биссетт. – Слишком много эта девчонка себе позволяет. Когда она вернется?

– Она всего минуту как вышла из дома, – огрызнулась миссис Белфлауэр.

Между нею и Биссетт всегда существовала скрытая вражда, которая редко выходила на поверхность. Как Англия и Россия долгое время боролись за превосходство в полосе от Константинополя до северо-западной границы, так эти две женщины, обосновавшиеся каждая в своей вотчине – кухне и детской, – оспаривали друг у друга власть в сферах, принадлежность которых не была столь четко определена. Сьюки заменяла им Оттоманскую империю.

– И кто же ей позволил уйти, миссис Белфлауэр?

– Я, миссис Биссетт.

– У вас прав таких нету здесь командовать.

– А у вас нет права указывать, есть у меня права или нет.

Внезапно матушка обернулась и топнула ногой.

– Замолчите! Вы обе!

– Да я что, – пролепетала Биссетт, и мы все трое удивленно воззрились на матушку.

– Накройте стол к чаю, миссис Белфлауэр, а ты, Джонни, иди со мной. – Мать быстро направилась к двери, я послушно последовал за ней, оставив Биссетт и кухарку, внезапно сблизившихся благодаря общей обиде.

Из старой половины дома мы перешли в новую, в обширный холл, откуда двери вели в общую комнату и столовую для завтраков, где обычно устраивались трапезы (кроме, как ни странно, завтраков – их накрывали в малой гостиной). Когда мы вошли в столовую, я попросил:

– Расскажи мне о Лондоне.

– Да что вы все, сговорились свести меня с ума? – крикнула матушка. Потом, обернувшись, обняла меня. – Прости, Джонни. Ты не виноват.

Мы сели за стол, и она продолжила:

– Я жила там раньше. Вот и все.

– Когда? Я думал, мы всегда жили здесь.

– Это было до твоего рождения.

– Расскажи, что было до моего рождения.

Тут вошла миссис Белфлауэр и принялась расставлять на столе приборы.

– Поговорим об этом позже.

– А что этот человек говорил о моем отце? У меня ведь не было отца, правда?

Я заметил, как напряглась спина миссис Белфлауэр, которая ставила чайник на пристенный стол. Мать посмотрела на меня с упреком, а я вместе с раскаянием испытал и извращенное удовольствие оттого, что мои вопросы ее огорчают.

– Один раз, я слышал, обо мне сказали: «Бедный парнишка, растет без отца», – не унимался я. – Выходит, это правда?

– Спасибо, миссис Белфлауэр, – сказала матушка. – Остальное я сделаю сама. – Когда та вышла, матушка спросила: – От кого ты это слышал, Джонни?

– Кто-то шепнул Биссетт в свечной лавке. Ну, расскажи!

Мать сплела и расплела пальцы.

– Когда подрастешь, – произнесла она наконец.

– Когда? На Рождество?

– Не в это.

– Значит, на следующее?

– Нет, дорогой. Может, еще на следующее.

Тридцать месяцев! Отложила бы еще на тридцать лет!

Я ее уговаривал, но она не соглашалась ни перенести этот разговор на более ранний срок, ни выслушивать дальше мои вопросы.

Когда миссис Белфлауэр вернулась и убрала со стола, матушка попросила ее принести из малой гостиной письменный прибор и шкатулку для писем, и мы перешли в общую комнату – светлое помещение, из окон которого была хорошо видна Хай-стрит. Затем она открыла секретер и вынула книгу для записей, которой пользовалась, составляя письма, – так было принято во времена, предшествовавшие почте за пенни. Пока она писала, я вынул своих солдатиков и заставил их маршировать по ковру, но удовольствия от этого получил меньше, чем обычно, так как матушка не пожелала на них взглянуть, когда я ее попросил. Я всегда страшился того мига, когда в дверь стучалась Биссетт, чтобы, как осужденного, увести меня спать, но тут я если не ждал этого с нетерпением, то по крайней мере не возражал. Кроме того, можно было хотя бы подразнить Биссетт.