В тот вечер, однако, когда подходило время взятия меня под стражу, кто-то внезапно заколотил в парадную дверь. Мы оба вздрогнули. Матушка оторвала взгляд от письма и воскликнула:

– Кого это принесло в такой час?

Мы слышали, как Биссетт открыла дверь, а чуть позже она, пылая негодованием, вошла к нам в комнату.

– Это уж из всяких рамок, мэм. Эти работнички бросили лестницу прямо под окном малой гостиной, как будто это их собственный двор.

– Да-да. Они сказали миссис Белфлауэр, что замучились перетаскивать лестницу через ограду, а сегодня у них нет времени, поэтому они вернутся за нею завтра. А кто стучал в дверь?

– Девчонка-письмоносица, – возмущенно отвечала Биссетт. – Эта маленькая нахалка Салли. Хватило наглости явиться к передней двери. Боится, мол, в темноте подниматься по дорожке, ну я уж отчехвостила ее за это, будьте уверены. Пора, пусть учится знать свое место.

– Она что-нибудь принесла? – поинтересовалась матушка.

– Вот это, и потребовала десять пенсов в уплату, я отдала ей из своего кармана.

Она потянулась к мешочку, висевшему рядом со шкатулкой для швейных принадлежностей, а матушка взяла письмо и дала ей деньги из секретера.

– Ладно, – сказала моя неумолимая тюремщица, – этому юному джентльмену пора собирать игрушки, и в постель.

Но я уже, конечно, решил, что в постель не хочу.

– Мама, можно мне еще чуточку поиграть? – заканючил я.

– Хорошо, но только несколько минут, – рассеянно кивнула она, ломая печать.

Я торжествующе улыбнулся няне, и она, нахмурившись, поспешно вышла. Тут из письма матери выпало другое послание, запечатанное и меньшего размера, и опустилось на пол рядом со мной. Я его подобрал и, отдавая, обратил внимание на надпись, которую видел вверх ногами. Я еще только учился читать, но успел усвоить, что наша фамилия начинается с «М», а эту букву нетрудно узнать даже в перевернутом виде, но, к моему удивлению, фамилия на маленьком послании начиналась не с «М», а с «К». Никакого объяснения мне в голову не приходило.

Притворяясь, что занят игрой, я наблюдал за матерью: она отложила письмо, которое прочла первым, и проворно вскрыла маленькое послание. Оно, похоже, было короткое, она пробежала его, нахмурилась и закусила губу. Сложив оба письма в серебряную шкатулку, она заперла ее ключиком из связки, висевшей на поясе. Подняла глаза и перехватила мой взгляд.

– Это от моего отца. – Она показала на шкатулку. – Он дал мне ее, когда… – Она замолкла.

– Расскажи! – воскликнул я. – Когда тебе дал ее мой отец?

Брови ее удивленно поднялись, лицо вспыхнуло. Потом она рассмеялась:

– Я говорила не о твоем отце, а о своем. Мой отец, знаешь ли, тебе приходится дедушкой.

– Это понятно, – протянул я. – Расскажи мне о нем.

– Нет, Джонни, мы только что договорились, что оставим этот разговор до лучших времен, когда ты подрастешь. Но у меня для тебя хорошая новость. Как ты…

Нас прервала вошедшая в комнату Биссетт. Она уже собиралась взять меня под арест, и тут матушка протянула ей шкатулку для писем со словами:

– Пожалуйста, Биссетт, отнесите шкатулку в малую гостиную, чтобы она утром сразу попалась мне на глаза: тогда я не забуду в первую очередь ответить на письма.

Я вскочил на ноги и перехватил шкатулку:

– Я отнесу!

– Нет, Джонни! – воскликнула матушка, но я уже выбежал из комнаты.

Биссетт оставила на столе в холле горящую свечу, чтобы нам подняться наверх, я забрал ее и отправился в малую гостиную. Старая часть дома располагалась очень низко, окна гостиной смотрели в утопленный в землю садик между домом и большой дорогой (с проходом в подвал), поэтому там бывало уютно только зимой, когда камин был разожжен и занавески задернуты, в летние же дни комната имела сумрачный вид. При свете свечи я рассмотрел шкатулку, кожаную отделку, тяжелые серебряные застежки – прежде она никогда мне в руки не попадала. Рисунок, выгравированный на серебряной пластинке – роза с четырьмя лепестками, – был мне хорошо знаком по нашим чашкам, тарелкам и столовым приборам. Но здесь таких роз было пять, объединенных в композицию: четыре в углах квадрата и одна в центре. Под ними имелась надпись в одну строчку, и я поклялся себе, что скоро выучусь и ее прочитаю. Задерживаться было нельзя, поэтому я положил шкатулку на пристенный столик, рядом с чайной посудой. Вернувшись в общую комнату, я застал матушку и Биссетт, ожидавших меня со строгими лицами.