– Не хотите ли чашку молока, мастер? – спросила старуха. – Это от нашей коровки, мы пасем ее на общинных землях.

Стараясь по возможности не раскрывать рот, я помотал головой.

– Побереги кусочек для Гарри, матушка. – Сьюки вложила что-то ей в руку.

Так это была ее мать! А я принял ее за двоюродную бабушку Сьюки.

– Останешься, дождешься тетушки? – спросила старуха.

– Нет, нам с мастером Джонни пора, – ответила Сьюки, к моему облегчению.

Я встал и, с неприличной быстротой попрощавшись, направился к двери. По дороге я заметил в руке одной особенно грязной девочки что-то очень похожее на миндальный торт, который мы с матушкой ели за чаем и половину оставили.

Снаружи я обратился лицом к холодному ветру и втянул его в себя, обжигая глотку и легкие.

Мы шли меж живых изгородей, ярко расцвеченных ягодами боярышника, любовались барвинками и голубыми, похожими на звездочки цветами мирта, но, правда, ранние подснежники искали безуспешно. По дороге я размышлял о том, что недавно видел. Воровать очень нехорошо. Я поднял глаза на Сьюки, которая, против обыкновения, помалкивала. Но слишком много было в ее семье голодных ртов.

– Сколько у тебя братьев и сестер, Сьюки?

– Семь, – ответила она.

Мне показалось, что это очень много.

– А еще будут, как ты думаешь?

Она обратила ко мне большие глаза.

– Моего отца уже пять лет как забрали, мастер Джонни.

Вновь наступила тишина, я размышлял.

Мы дошли до Оффланда, маленькой деревушки за Овер-Ли, и на обратном пути так замерзли, что приходилось отогревать дыханием онемевшие пальцы. Вблизи деревни я осмелился спросить:

– Почему мы не срежем путь?

– Срежем путь? – Когда Сьюки поняла, о чем я говорю, у нее округлились глаза.

Летом мы часто ходили по заросшей тропе через кладбище. Но одно дело было сворачивать туда солнечным летним днем, а другое студеным зимним вечером, да еще и в канун святого Фомы!

И все же Сьюки колебалась недолго.

– Давайте срежем! – воскликнула она. – Я не боюсь.

К тому времени, когда мы через задние ворота свернули на большое заросшее кладбище, уже сгустились сумерки. Стена там была разрушена до основания, потому что участок за церковью давно стоял заброшенный и никто о нем не заботился. Тропа терялась в траве, поэтому мы вскоре с нее сошли и вынуждены были плутать в подлеске, натыкаясь время от времени на спрятанные надгробия.

– Ох, не дело это, мастер Джонни, гневить мертвых, – прошептала Сьюки, опередившая меня на несколько ярдов. – Зря нас сюда понесло.

– Не будь такой размазней, – усмехнулся я. Ее испуг немного меня ободрил.

Внезапно она остановилась и голосом, от которого у меня по коже побежали мурашки, воскликнула:

– Там могильный огонь!

Испуганный до полусмерти, я проследил за ее взглядом: она часто рассказывала мне о мерцающих огнях, которые парят над могилами, предвещая несчастье. И в самом деле! Правее нас и ближе к Хай-стрит над одним из склепов, с высокой оградой, под сенью большого тиса мерцал неяркий огонек.

Мы припустили со всех ног, и лишь когда рядом, в почти полной тьме, замаячила церковь, я осмелился оглянуться. На прежнем месте огонька не было, он – о ужас! – находился теперь гораздо ближе к нам.

– Он за нами гонится! – крикнул я.

– Господи помилуй! – всхлипнула Сьюки, мы кое-как преодолели последние ярды заросшей местности, добрались до неухоженной тропы вокруг церкви и перешли на бег.

Когда мы огибали угол церкви, от сероватых теней впереди отделилась одна почти черная и, принимая угрожающие размеры, заступила нам дорогу. Мы застыли на месте, Сьюки схватила меня за руку, так что мне стало больно.