Арчер грустно улыбается:

– Да, еще и устрицы эти… Господи, он ведь их терпеть не мог. Как он их называл…

– «Морские сопли», – произносят они с Аллисон в унисон, подражая отцовскому голосу, и оба фыркают, почти смеясь.

– И я с ним согласен, – добавляет Арчер. – Сколько ни добавляй к ним масла, сливок, соли и так далее, на вкус все равно гадость.

Большую часть времени после смерти отца Аллисон ощущала ничем не восполнимую пустоту – так много места он занимал в их жизни. Это была рана, которая будет болеть всю жизнь. Однако время от времени, обычно в такие вот задушевные моменты, как сейчас с Арчером, все же проблескивала надежда, что однажды в воспоминаниях останется больше светлого, чем горького. Частичка души Аллисон осталась в прошлом, но за последние месяцы она усвоила, что горю нельзя давать волю. Если позволить ему завладеть собой накануне маминого праздника, потом будет тяжело улыбаться и веселиться, как этого от нее ждут.

Арчер, видимо, подумав о том же, откинулся в шезлонге, заложил руки за голову, скрестил ноги в лодыжках и вместе с позой сменил тему разговора:

– Как думаешь, насколько невыносимым стал Андерс после года в Гарварде? По десятибалльной шкале?

– На двадцать.

Оба рассмеялись.

– Да, наверное. Вот Адама здорово будет увидеть, – добавил Арчер.

Аллисон не относилась к старшему брату с таким же обожанием, но все же была рада его приезду. Никто кроме Адама не мог вызвать у мамы такой счастливой улыбки.

– Я говорил с ним перед отъездом, и он сказал, что точно пойдет к Робу Валентайну в следующую субботу. Осталось только Андерса уговорить.

– Вообще-то я тоже еще не согласилась, – напомнила Аллисон.

Все Стори с двенадцати лет учились в частном пансионе «Мартиндейл» под Бостоном, и только один Арчер продолжал дружить – и чем дальше, тем теснее – с одноклассниками из местной начальной школы. Последние несколько лет он каждые каникулы пытался затащить братьев и сестру на какую-нибудь вечеринку на острове, но они в эти компании как-то не вписывались.

– Да ладно тебе, весело будет.

Аллисон закатила глаза.

– Ты что, ничего не вынес из той истории с Кайлой и Мэттом?

– Это было сто лет назад.

– Только не для Андерса. – Аллисон, вдруг выпрямившись, наклоняет голову набок. – Кажется, меня зовет матушка?

– Не слышу… – начал было Арчер, но остановился – из дома действительно долетело слабое, но отчетливое: «Аллисон!» – Признаю свою ошибку. Твой сверхчувствительный слух снова победил.

Аллисон, поднявшись на ноги, пересекла террасу и отодвинула стеклянную дверь в тот самый момент, когда мать появилась в комнате.

– Ох, Аллисон, слава богу, ты здесь.

Мама была уже одета к празднику – узкое белое платье, серебристые сандалии и гарнитур из желтых бриллиантов. Темные волосы собраны сзади, несколько расчетливо оставленных свободных прядей смягчают резкие черты лица. Губы накрашены красной помадой любимого оттенка, дымчатые тени наложены как всегда безупречно. Лишь присмотревшись, можно было заметить в лице некое напряжение – в роли хозяйки вечера Милдред Стори не чувствовала себя полностью естественно, всегда полагаясь на таланты мужа в этой области.

– Не могла бы ты спуститься к шатрам и взглянуть на цветы? Тереза заказала их в новом магазине на Херли-стрит. Мы раньше никогда не пользовались их услугами, и, боюсь, она выбрала их только потому, что Мэтт сейчас там работает. Я сейчас наблюдала за всеми приготовлениями, и мне показалось, что букеты немного несбалансированы.

– Несбалансированы? – повторила Аллисон.

– Чересчур много калл, – пояснила мама.

Сплетя пальцы, она бросила на руки нахмуренный взгляд. Это был ее новый пунктик – с недавнего времени она уверилась, что руки, в отличие от лица, выдают тот факт, что ей уже к пятидесяти. Аллисон нежно развела их, легонько пожав, чтобы приободрить.